Не могу выразить, как мы огорчены тем, что причинили вам неприятности и неудобства. Со всей этой кучей указов, формальностей, с которыми нам приходится иметь дело, – вы же понимаете, бюрократия! – у нас займет несколько дней, возможно неделю, чтобы опротестовать ваше уведомление и отозвать его… Мистер Реардэн?
Я вас слышу.
Мы бесконечно огорчены и готовы сделать все, что в нашей власти. Вы, конечно, можете потребовать возмещения за причиненные вам неудобства, и мы готовы все оплатить. Мы не станем ничего оспаривать. Вы, конечно, на правите такой протест и…
Я ничего не сказал.
Гм? Нет, не сказали… то есть… ну… что же вы сказали, мистер Реардэн?
Я ничего не сказал.
На следующий день из Вашингтона умолял другой голос. Но этот, казалось, не скользил по телефонному проводу, а подпрыгивал с веселой непринужденностью канатного плясуна. Он представился как Тинки Хэллоуэй и умолял Реардэна принять участие в совещании, «маленькое такое совещаньице, нас будет всего несколько человек – но на самом высоком уровне. Оно состоится в Нью-Йорке, в отеле „Вэйн-Фолкленд“, послезавтра».
За последние несколько недель произошло столько недоразумений, – заявил Тинки Хэллоуэй. – Столько не приятных недоразумений – и совершенно ненужных! Мы можем исправить все это буквально за секунду, мистер Реардэн, если у нас будет возможность переговорить с вами. Мы страстно желаем встретиться с вами.
Вы можете обязать меня явиться как свидетеля в судебном порядке, когда пожелаете.
О нет! Нет! – испугался голос. – Нет, мистер Реардэн, зачем вы так? Вы нас не понимаете, мы очень хотим встретиться с вами на дружеской основе, нам не нужно ни чего, кроме вашего добровольного сотрудничества. – Хэллоуэй напряженно ждал, не послышится ли ему слабый звук отдаленного смешка; он ждал, но ничего не было слышно. – Мистер Реардэн?
– Да.
Конечно, мистер Реардэн, в такие времена, как сейчас, совещание с нами может принести вам большие выгоды.
Совещание… о чем?
– Вы столкнулись с серьезными трудностями… а мы стремимся помочь вам всем, чем можем.
– Я не просил о помощи.
– В наши неспокойные времена, мистер Реардэн, на строение общества столь непредсказуемо и непостоянно… столь опасно… Мы хотим быть в состоянии защитить вас.
Я не просил о защите.
Но вы, конечно, понимаете, что мы в состоянии быть для вас очень полезными, и если вы что-нибудь хотите от нас, любую…
Я ничего не хочу.
Но у вас могут возникнуть вопросы, которые вы за хотите обсудить с нами.
У меня нет вопросов.
Тогда… что ж, тогда… – Отказавшись от попыток изобразить, что оказывает любезность, Хэллоуэй начал откровенно умолять: – Тогда не согласились бы вы выслушать нас?
Если у вас есть что мне сказать.
Конечно, мистер Реардэн, конечно, у нас есть что сказать! Мы просим только об одном, – выслушайте нас. Дай те нам эту возможность. Просто приезжайте на наше совещание. Вы себя ничем не свяжете… – непроизвольно вы рвалось у него, и он замолчал, услышав появившееся в го лосе Реардэна веселое и насмешливое выражение, мало что обещавшую интонацию, с которой Реардэн ответил:
Я это знаю.
Ну, я полагаю… то есть… так что ж, вы приедете?
Хорошо, – сказал Реардэн. – Я буду.
Он не вслушивался в изъявления благодарности, отметив только, что Хэллоуэй все время повторял:
– В семь вечера четвертого ноября, мистер Реардэн… четвертого ноября… – как будто дата имела какое-то особенное значение.