Знойное южное солнце, сапфировые переливы моря, подернутого белоснежными переливами пены, таинственные чары сумерек, шепот ветвистых кедров и кипарисов заповедных дубрав, туманные матовые силуэты гор, тающие в бесконечности ночи, теплая ласка. ветра, смелые кристаллы храмов, причудливые одеяния и возбуждающий ритм священных плясок, жгучее любопытство проникнуть за порог тайны и нетерпение долгого ожидания, невидимый хор и стройные мистические аккорды, волнующие ароматы курений и томная нега линий обнаженного женского тела, — все это пробуждало человека от тягостного сна обыденной жизни, ее привычных форм и томительного однообразия. Искусно сгармонированные сочетания зрелищ, звуков и ароматов быстро усиливали темп жизни, вздымали клокочущие волны океана страсти, вызывали исступление желаний и давали им утонченное удовлетворение. Эта мощная песнь красоты победно срывала все оковы долгого гнета, раскрывала простор всему таившемуся несказанно в долгой чреде жизни, потрясала все существо человека. В нем рождалась неутолимая жажда красоты и гармонии, и в бурных порывах исступленных ласк человек начинал чувствовать веяния наслаждений иного мира. Он начинал ощущать всем своим существом, что за пределами докучных рамок его обыденной жизни лежит другая жизнь, другой мир несказанной мощи и сладости бездонной. Вернувшись от мистерий к своей обыденной жизни, человек тотчас же убеждался, что она уже потеряла для него абсолютную реальность и ценность, что она очевидно не в силах удовлетворить вновь проснувшиеся в нем глубинные запросы. Перед ним восставал дивный облик богини, вечно живущей бурною жизнью своей, вечно стремящейся в даль неизведанного, Всюду сеющей неизъяснимое наслаждение и мощно сметающей все на своем пути. И, сам не отдавая себе ясного отчета, он начинал понимать, что все то, что раньше казалось ему столь близким и дорогим, что наполняло всю его Жизнь, что было единственным средоточием всех его желаний, — все это в действительности ничего не стоит. И те опасности и препятствия, которые еще так недавно преграждали ему путь к иным целям, к иному, высшему смыслу жизни, быстро таяли как мираж; он переставал бояться чего бы то ни было, даже смерти, а это могуче закаляло его волю. Стремясь к вечно новым, неизведанным наслаждениям, тяготея всей силой существа своего к красотам иного мира, он незаметно сам для себя создавал в своей душе великую мощь, способность сильно желать и не останавливаться ни перед чем, не бояться никаких препон для победного достижения заветной цели. «Omnia sui, et nihil expedit» — восклицал человек, и тем оказывался готовым к вступлению в мир вечной красоты и разума абсолютного. Таков великий смысл оргиастических мистерий. Они низвергали человека в пучину греха, но в его стихийных порывах смывали гнет с таящегося духа, вкладывали жажду к вечному, которая способна все превозмочь, которая есть первый залог всяческих достижений. И самый грех этот не был прямым грехом, ибо это был отбор избранных, где всякий достойный пробудившейся силой духа мог быстро искупить все былые заблуждения и прояснить окутавший его мрак в кристалл чистого света. Так начинался путь вторых мистерий света и искупления, где зло, соприкоснувшись со светом, растворялось в нем и становилось само светозарным. «Я был погружен в совершенный экстаз, и видел я луч возвышенный Верховного Света, заключавший в себе блеск трехсот двадцати пяти окружностей, и нечто темное купалось в этом Свете. Затем эта черная тьма была объята светом, она поплыла к морю глубокому и совершенному, постепенно облекаясь всеми его совершенствами. И я спросил: «Каков смысл этого видения?» — «Ты видел прощение греха» — был мне ответ»10.
Кроме мистериалъного оргиазма, служащего преддверием к посвящению в горнюю любовь, существует и другой оргиазм, онтологически враждебный раскрытию духа в любви. В мистериях человек погружается, в половой экстаз, следуя смутным влечениям и просыпающейся жажде необусловленного; он чувствует подземный поток жизни, и ему остается только сорвать мешкотные покровы, отвергнуть мишуру обычного. Это есть раскрытие в глубинах человеческого существа великой иррациональной стихии и смелое погружение в причудливый мятеж беззаботности ее опьяняющего потока. Здесь нет прямой борьбы, а есть лишь дерзновение любви к простору, есть лишь решимость отдать самого себя неизведанному без всякого встречного залога.
Но есть и иной — жестокий, мглистый путь.