Мысль в уме, vicara, философское направление, которым умственное знание приближается ко Всевышнему, подвержена придавать большую важность абстрактному, чем конкретному, тому, что высоко и удалено, чем тому, что близко и рядом. Она находит большую правду в восторге Единого в себе, меньшую правду или даже заблуждение в восторге Единого во Многом и Многого в Одном, большую правду в бесперсональном и Ниргуне, меньшую правду или заблуждение в персональном и Сагуне. Но Божественное превыше противоположности наших идей, вне логических противоречий, которые мы создаем между его аспектами. Оно, как мы видели, не связано и не ограничено единственным единением; его единство осуществляет себя в бесконечных вариациях, и к радости этого любовь имеет совершеннейший ключ, и поэтому не теряет радости единения. Высочайшее знание и высочайшее духовное переживание через знание находит свое единство так же совершенным в его различных отношениях со Множественным, как и в его самопоглощенном восторге. Если для мысли Бесперсональное кажется более широкой и более высокой истиной, Персональное — более узким переживанием, то дух находит, что оба они являются аспектами Реальности, которая представляет себя в обоих, и если есть знание этой Реальности, которое мысль достигает посредством настойчивого утверждения бесконечной Бесперсональности, есть также знание, которое любовь достигает путем настойчивого утверждения безграничной Персональности. Духовное переживание каждого ведет, если следовать до конца, к некой первичной Истине. Путем Бхакти, как и путем знания, как Гита говорит нам, мы достигаем единства с Пурушоттама, Верховным, кто содержит в себе бесперсональное и бесчисленные персональности с бесконечными переливами их отношений.
В свою очередь, приверженец Бхакти склонен презирать сухость выжимок просто знания. И это правда, что философия сама по себе — без восторга духовного переживания — так же суха, как и чиста, и не может дать всего удовлетворения, какого мы ищем, что ее духовное переживание, когда оно еще не оставило своей поддержки в мысли и не взлетело за пределы ума, слишком много живет в абстрактном восторге, и хотя то, чего оно достигает, не есть в самом деле пустота, как это кажется страсти сердца, но все же ограничено по достигаемым высотам. С другой стороны, любовь сама не полна без знания. Гита проводит различие между тремя начальными видами Бхакти. Одно ищет прибежища во Всевышнем от печалей мира, arta, желания другого подходят ко Всевышнему, как к подателю благ, artharthi, третье, привлеченное тем, что оно уже любит, но чего еще не знает, жаждет узнать это божественное Неизвестное, jijnasu; но Гита отдает пальму первенства тому Бхакти, которое знает. Очевидно, что сила страсти, которая говорит "Я не понимаю, я люблю", и любя, не старается понять, не есть последнее самовыявление любви, но ее первое выражение, точно так же, как не является и ее величайшей глубиной. Вернее сказать, что по мере того, как увеличивается знание Всевышнего, восторг во Всевышнем и любовь к Нему возрастают. Не может просто восторг быть прочным без основания в знании; жить в том, что мы любим, — вот что обеспечивает эту надежность, а жить в этом означает быть одним с ним в сознании, единство же сознания есть совершенное условие знания. Знание Всевышнего дает любви ко Всевышнему ее крепчайшую уверенность и непоколебимую надежность, открывает для нее ее собственную широчайшую радость переживания, поднимает любовь к ее высочайшим вершинам.
Если взаимное непонимание этих двух сил является неведением, то не меньшим заблуждением является и тенденция обоих смотреть свысока на путь трудов, как на низший по отношению к их собственному высшему уровню духовного достижения. Есть глубина любви, как есть и яркость знания, по отношению к которым труды кажутся чем-то внешним и отвлекающим. Но труды только тогда кажутся поверхностными и отвлекающими, когда мы не обрели единства воли и сознания с Верховным. Когда однажды это найдено, труды становятся самой силой знания и самим излиянием любви. Если знание есть само великолепие единства, а любовь — его блаженство, божественные труды представляют собой живую мощь его света и сладости. Есть движение любви, подобное стремлению человеческой любви, отделить любящего и любимое в наслаждении их исключительным единством от мира и от всех других, запереться в неприступных палатах сердца. Это, возможно, неизбежное движение этого пути. Но более широкая любовь, осуществленная в знании, видит мир не как что-то другое и враждебное к этой радости, но как бытие Любимого, и все создания как его бытие, и в этом видении божественные труды находят их радость и их оправдание