Когда я начал задавать себе вопросы, где-то в возрасте четырнадцати лет, я обычно говорил себя: "Давай посмотрим: убери своего отца, убери свою мать, убери друзей, убери книги, убери музыку -- что останется от тебя? Где в этом теле ты, что не твой отец, твоя мать, пансионат, друзья и т.д. ? Где же ТЫ?".
Этот вопрос я задавал себе очень часто, когда стремился разобраться в вещах.
Что есть ТЫ?
Я спрашивал это, когда был на земле. В море не было вопросов. Но на земле, да: где же "ты"?
И тогда... в возрасте пятнадцати-семнадцати лет я грезил о некой "приключенческой жизни", где вы подобны некоему неизвестному химическому элементу: вы производите реакции внутри самого себя. Вы смешиваете всевозможные химические реактивы, чтобы открыть собственное строение.
И я представлял, что моя жизнь должна быть подобна химическому эксперименту, в котором приятель, предположительно "я", был бы вынужден ВЫКРИКНУТЬ свою истину, ИСПУСТИТЬ свою истину, ЗАЗВУЧАТЬ своим настоящим "звуком".
Товарницки: Исследовать себя?
Да, найти, что там есть. Это был мой вопрос... Мой единственный вопрос.
И, возможно, именно из-за той интенсивности, с которой я спрашивал, я вскоре получил отклик.
В двадцать лет -- двадцать лет и пятнадцать дней -- я начал получать ответ. Сбрасывая все, что было нацеплено на меня. И осталось лишь это: что-остается-когда-ничего-не-осталось.
Товарницки: Были ли вы поражены каким-то особенным случаем, связан
ным с СС или с охранниками лагеря, который указывал бы, что даже в
наихудшие моменты жизни могут иногда работать и другие силы, не
только ужас?
Вы имеете в виду в жизни или...
Товарницки: Я имею в виду какой-нибудь случай в концлагере, который
мог бы показать, что "зло" вовсе не всемогуще.
Не знаю.
(молчание)
Товарницки: Хорошо, я имею в виду, что посреди этого ужаса концла
герей, этой лагерной машины могло бы нечто произойти... Вспомним,
например, о том, что произошло на краю ауровильских каньонов (*).
Вас могли бы поразить некоторые события, которые показали бы Вам,
что иногда Молох уязвим! Такое случается. Сокровенное распознание
того факта, что охранники в конечном итоге были всего лишь соломен
ными чучелами? Сохранились ли у вас воспоминания, показывающие, что
сама та безжалостная сила имела свои слабости?
О, сила была слишком неограниченной!... Она была почти безграничной! В кошмаре нет слабости. Вы должны просто выйти из кошмара.
В самом деле, я не могу сказать. У меня нет особенных воспоминаний о светлых пятнах во всем этом, кроме того, как находясь в гуще этой страшной ничтожности, я внезапно погружался в невыразимую радость... (не могу объяснить; не знаю, какое слово использовать, потому что это не "радость"). Внезапно я погружался в нечто необычно чистое и сильное -________________________________________________________________________
(*) Когда на Сатпрема напала группа убийц, но он "чудесным образом"
избежал смерти.
СИЛЬНОЕ, знаете ли. СИЛЬНОЕ -- ничто не могло меня больше коснуться.
Товарницки: Возможно, чувство искренности?
О, нет!... Искренность... Точно, не искренность!
Сила -- сила, вы понимаете. Нечто, что внезапно делало меня неуязвимым. И ничто не могло навредить мне.