Поповцы, беспоповцы, стригуны, прыгуны, поморцы, нетовцы (ничего не признающие, но считающие себя «по старой вере») доставляют сколько непонятных споров. А к Забайкалью среди семейских, то есть староверов, ссылавшихся в Сибирь целыми семьями, еще причисляются и темноверцы и калашники. Темноверцы – каждый имеет свою закрытую створками икону и молится ей один. Если бы кто-то помолился на ту же икону, то она считается негодной. Еще страннее – калашники. Они молятся на икону через круглое отверстие в калаче. Много чего слыхали, но такого темноверия не приходилось ни видать, ни читать. И это в лето 1926 года! Тут же живут и хлысты, и пашковцы, и штундисты, и молокане. И к ним уже стучится поворотливый католический падре. Среди зеленых и синих холмов, среди таежных зарослей не видать всех измышлений. По бороде и по низкой повязке не поймете, что везет с собою грузно одетый встречный.
В Усть-Кане последняя телеграфная станция. Подаем первую телеграмму в Америку. Телеграфист смущен. Предлагает послать почтою в Бийск. Ему не приходилось иметь дело с таким страшным зверем, как Америка. Но мы настаиваем, и он обещает послать, но предварительно запросит Бийск.
На следующий год запланировано продолжить железнодорожную линию до Котанды, то есть в двух переходах от Белухи. До Команды еще с довоенного времени была запроектирована ветка железной дороги от Барнаула, связывая сердце Алтая с Семипалатинском и Новосибирском. Говорят: «Тогда еще инженеры прошли линию». – «Да когда тогда?» – «Да известно – до войны». Таинственное «тогда» становится определителем довоенной эпохи. Уже Чуйский тракт делается моторным до самого Кобдо. Уже можно от Пекина на «додже» доехать до самого Урумчи, а значит, и до Кульджи, и до Чугучака, до Семипалатинска. Жизнь кует живительную сеть сообщений.
Ползут рассказы из Кобдо. Каждому занятно передать хоть что-нибудь из неведомой Монголии, из страны магнитных бурь, ложных солнц и крестовидных лун. Все хотят знать о Монголии. Все особенное. Толкуют, что часового солдата съели собаки. Он семь их зарубил, но от стаи отбиться не смог. Монгольский командующий в Улясутае съел человеческое сердце. Кто говорит – русское, а кто полагает – китайское. На Иро и к Урянхаю – много золота. Тоже на Иро, у шарманки родился странный мальчик, который сообщил какое-то предсказание. Шептали про перевоплощение богдо-гегена монгольского. А другой такой же, какой-то особенный, родился в Китае. Но знатоки не признают ни того, ни другого: ведь богдо-геген никогда ни в Монголии, ни в Китае не рождался, а всегда это происходило в Тибете. На пути из Улясутая в Кобдо выскочили какие-то дикие люди в мехах и кидали камнями в машину. Их называли «охранители». По пути в Манчжурию из скалы течет в пустыню «минеральное масло». И такие магнитные места, что даже машина замедляет ход.
На перекрестках дорог ткутся сложные ковры – слухи азиатских узоров. Да и как же без вестей? Этак скоро ни к чему будет в дальний аил поехать и попить чай с крепким наваром рассказов. Монголия привлекает внимание.
«За периодом пробуждения Востока наступает период прямого участия народов Востока в решении судеб всего мира».
«Курумчинские кузнецы» – странные, непонятные народы, которые не только прошли, но и жили в пределах Алтая и Забайкалья. Общепринятые деления на гуннов, аланов, готов – разбиваются на множество необъясненных подразделений. Настолько все неизвестно, что монеты с определенными датами иногда попадают в совершенно несоответственные времени установленных периодов. Оленьи камни,
[243]керексуры,
[244]каменные бабы, стены безымянных городов хотя и описаны и сосчитаны, но пути народов еще не выявлены. Как замечательны ткани из последних гуннских могил, которые дополнили знаменитые сибирские древности.