– Прости, что я так исчез, но после гибели Алли я был совершенно сломлен душевно, и сердце мое было разбито, – объяснил он терпеливо. – Я в жизни не испытывал такой боли. Порой я просыпался и чувствовал себя настолько обессиленным утратой, что не мог даже встать с постели. Я не хотел ни с кем видеться, ни с кем разговаривать, никому не хотел открывать душу и целиком отдался работе. Работа – вот единственное, что заставляло меня забыть о горе.
– Но мы могли бы тебе помочь! – воскликнула я.
– Вряд ли, Кэти. Я был ранен слишком глубоко, и мне надо было уехать. Ты ведь знала тогда про мой инфаркт?
– Да, – сочувственно ответила я.
Джулиан обнял меня за плечи и бережно повел обратно в палату, потому что я уже с трудом держалась на ногах – от усталости и пережитого потрясения.
– Я тогда чуть не умер. Врачи сказали – я выжил лишь чудом, потому что у меня отважная душа и могучая воля к жизни. После инфаркта я осознал, что никакая сила не заставит меня вернуться к работе юриста. Я утратил всякий интерес к адвокатской деятельности, к этой гонке и жаждал чего-то совершенно иного.
– Но чего именно?
– Я хотел отыскать настоящий смысл жизни. В наш век многие задумываются о смысле жизни, многие задают себя главные вопросы: зачем я живу, в чем смысл моего существования на этой планете?
– Да, Джулиан, я заметила – это многих волнует.
– Ого! Наконец-то ты назвала меня по имени! Значит, все-таки веришь, что я – это я.
– Верю-верю. Но ты так изменился – не узнать. – Я поцеловала Джулиана в загорелую щеку и ласково потрепала по плечу, а он в ответ снова поцеловал меня в лоб. Мы обнялись и некоторое время сидели голова к голове, как два голубка, ощущая ту неповторимую связь, какую испытывают лишь братья и сестры. Джулиана пробрала дрожь. Я заглянула ему в лицо и увидела, что по щекам у снова заструились слезы, – и сама заплакала. Вскоре Джулиан успокоился, но я заметила, что плакал он без малейшего смущения. Прежний Джулиан бы сгорел со стыда, случись ему прослезиться или как-то еще показать свою уязвимость.
– Ты никогда за всю мою взрослую жизнь не видела, чтобы я плакал? – проницательно спросил брат.
– Именно.
– За годы, проведенные вдали от дома, я уяснил много важного, и среди прочего – как важно быть настоящим.
– То есть как – настоящим? – не поняла я.
– А вот так, Кэти. В большинстве своем мы проживаем всю жизнь, скрываясь под социальной маской, маской, навязанной нам моралью общества. Она прячет наше подлинное «я». Мы никогда не бываем собой. Вместо того чтобы сделать видимыми для окружающих все грани своей личности и всю свою человечность, мы изо всех сил прикидываемся такими, какими нас хочет видеть общество. Говорим то, чего от нас ждут, носим то, что полагается носить по кем-то придуманным правилам, делаем то, чего от нас ожидают. А в результате? Мы проживаем не свою, а какую-то чужую жизнь, не выполнив своего предназначения в мире. Мы медленно убиваем себя. «Смерть – лишь один из способов умереть», – сказал как-то исследователь-путешественник Альва Саймон – и был прав.
Поэтому теперь я живу в точности так, как велит сердце. Если хочется плакать – плачу, как вот сейчас, потому что счастлив вновь обрести тебя. Если я сам не свой от радости – я пою. Если чувствую к кому-то приязнь и любовь, то выражаю эти чувства. Наверное, ты скажешь, что теперь у меня душа нараспашку. Я живу сегодняшним днем и радуюсь каждому мигу этого величайшего подарка – жизни.
– Это ты и называешь «быть настоящим»? – спросила я.