Хиллари кивнула. «Да, и не раз. Однажды произошел действительно удивительный случай. Ежегодно нас посещал епископ, чтобы проверить, как у нас идут дела. В этом нет ничего необычного. Но меня всегда смущало, что он выспрашивал у всех монашенок сплетни друг о друге. Нас он принимал поодиночке. Задавал вопросы, а писарь все фиксировал. С лица писаря не сходило выражение возмущения. — Хиллари закрыла глаза, чтобы живо представить сцену. — Мне это не нравилось, и поэтому я никогда ничего не рассказывала. А ведь было о чем рассказать, и, наверное, следовало, но мне казалось некрасивым судачить о людях, с которыми жила бок о бок».
— А другие передавали сплетни?
Хиллари засмеялась. «Передавали ли они сплетни! Даже сами выдумывали небылицы о тех, кто им не нравился. Некоторые жаловались на всех подряд».
— Весьма неожиданное поведение для монашенок.
Хиллари покачала головой, глубоко вздохнув. «Они были самыми обыкновенными людьми. Некоторые имели какую-то профессию, другие — нет. По-видимому, там создавалась тяжелая карма! Как бы то ни было, думаю, что в итоге мне помогло мое молчание, потому что меня назначили настоятельницей».
— Вы были этим довольны?
Хиллари обдумывала вопрос. «И да, и нет. У меня появились отдельная комната и монашка, которая помогала мне. Мне казалось странным, что теперь я имею немного личного пространства. Кроме того, часто выезжала из монастыря. Внезапно для себя обнаружила, что веду все монастырские дела. Должна была надзирать за имуществом и следить, чтобы его не воровали. Работа тяжелая, особенно во время продажи шерсти, но некоторые монахини обижались на меня за мое постоянное отсутствие. Можно не сомневаться, что они все высказывали епископу во время его посещений!»
— Вы так думаете?
Хиллари фыркнула. «Я это знаю. Меня каждый год допрашивал епископ, как и всех. Знала, что происходит, кто любит меня, а кто нет. Некоторые не хотели мириться с тем фактом, что я — настоятельница, постоянно пытались навредить мне и подорвать мой авторитет. Ни на минуту я не смогла полностью расслабиться. На самом деле до сих пор не могу».
— Это наследие прошлой жизни?
— Возможно. Не уверена. Но в чем убеждена, так это в том, что никогда не могла заставить себя верить людям. Что они ни говорят, что ни делают, у меня всегда создавалось впечатление — ими управляют другие мотивы. Это опыт, вынесенный из жизни в женском монастыре.
— Вы умерли в преклонном возрасте?
Хиллари кивнула. «Думаю, в очень преклонном. Я все еще была настоятельницей. На самом деле пережила всех, кто наговаривал на меня. Мне кажется, что в конце жизни я пользовалась уважением. Может быть, ко мне даже хорошо относились. Но уверена, что по-настоящему меня никто не любил».
— Почему вы в этом уверены?
— На протяжении всей моей жизни в монастыре меня преследовало ощущение, что я упускаю самое главное. У меня было три сестры, и, навещая их, я на несколько дней окуналась в семейную жизнь. Завидовала тому, что у них есть дом, муж, семья. Была самой младшей — именно потому ушла в монастырь. Мои сестры навещали меня в обители, даже проводили там со мной какое-то время. И оно было самым лучшим для меня. Я наслаждалась общением с ними и чувствовала себя счастливой. Все остальное время находилась в изоляции. Одна. Без любви.
Хиллари отвернулась и вытерла глаза: «Как и в этой жизни».
Я ждал, когда к ней вернется самообладание.
— Что-нибудь измениться в вашей жизни после этой регрессии?
Хиллари расправила плечи и взглянула мне в глаза.
— Я собираюсь изменить все!
УЧАСТИЕ ДУХОВНОГО ПРОВОДНИКА В РЕГРЕССИИ