Он остановился под крылом яркожелтого Киттена в самом конце сборочной линии и смахнул несколько невидимых пылинок с британского герба на фюзеляже.
– Вас привлекает сюда и наше сходство с вашим прошлым, которое вам небезынтересно. Нет речи о том, насколько удачнее оно окажется у нас. Этому миру не грозит в ближайшее время корчиться в пламени. Вы можете оставить дома ваш уровень электроники и физики высоких энергий и рассчитывать на наше время, с травяными аэродромами по всей стране, с летающими цирками, которые за несколько шиллингов катают пассажиров, с двигателями и корпусами машин столь простыми и надежными, что пилоту достаточно одного-двух гаечных ключей да еще куска брезента и банки клея на случай, если потребуется залатать дыру.
– И что, я не могу, летая здесь, погибнуть?
– Пожалуй, можете. – Он говорил так, словно никогда раньше об этом не думал. – Время от времени здесь случаются странные столкновения, но как-то так, что никто особенно не страдает.
Он просиял:
– Я полагаю, это потому, что мы делаем очень хорошие машины.
Он направился к выходу в конце ангара, и через минуту мы уже щурились от яркого солнечного света.
Открывшийся вид сразу врезался мне в память, но вместе с тем и разбудил ее: мне казалось, что я когда-то уже был здесь.
На белый бетон летного поля наползала трава, зеленая, как вода в горных озерах; вокруг расстилалось огромное свободное пространство, кое-где расцвеченное, как заплатами, фермерскими участками с дубовыми рощами. Травяной покров на слегка неровной местности напоминал издали спокойные волны.
Это рай для летчиков. Откуда бы ни дул ветер, внизу всегда можно найти ровный травяной участок для посадки. Это сама история в ту эпоху, когда еще не были изобретены узкие взлетно-посадочные полосы, где ветер всегда поперечный.
Услада для глаз и души.
На летном поле стояли два десятка самолетов Киттен, большей частью старые – их двигатели находились в ангаре на профилактическом ремонте. Были и новенькие; их только что выкатили, и они ожидали своих летчиков-испытателей.
На фюзеляже одного из них красовалась надпись: «Летная школа Сондерс-Виксен»; в две его кабины как раз садились инструктор и курсант, и первый передавал второму сложенную вчетверо карту. В дальнем конце линии, затмевая учебно-тренировочную мелочь, возвышался красавец-биплан с закрытой кабиной и салоном, по-видимому, Импресс.
А ближе всех к нам стоял только что собранный Киттен. Кожух двигателя был открыт, и инженер, закончив регулировку карбюратора, собирал инструменты.
Я стоял рядом с Готорном в ожидании запуска двигателя и наслаждался прекрасным утром, каждым его мгновением.
– Несколько оборотов? – спросил пилот, высовываясь из кабины.
Красивый самолет. Золотые шевроны вдоль поверхности корпуса стрелой прорезали его кружевную белизну. На хвостовой части фюзеляжа четко выделялись регистрационные буквы: G-EMLF.
– Да, восемь лопастей, – ответил инженер с земли и ухватился за черную деревянную лопасть пропеллера.
– Выключен?
– Выключен, – сказал пилот.
Инженер вручную провернул пропеллер по часовой стрелке.