существенно, это должно быть сказано. Снова и снова - за машинку, но в итоге лишь вырастала гора
измятых листов бумаги, засыпавших комнату. Совсем как у писателей, которых показывают в кино.
Со скрежетом зубов и совершеннейшей путаницей в мозгу, я бросался навзничь на кровать и,
обвившись вокруг подушки, пытался сражаться с помощью ручки и чистой тетрадки - иногда, в
особо тяжелых случаях, эта уловка срабатывает. Однако идея религии полета ложилась на бумагу
карандашными строками цвета свинца, тяжелостью своей десятикратно превосходившими свинец, и
я ничего не мог с этим поделать, но лишь громко ругался, рвал все, как будто напыщенную убогую
писанину можно так вот просто уничтожить - выдрать из тетрадки, порвать на кусочки и разбросать
по комнате.
Но однажды это случилось. Парни на мыловаренной фабрике заставили тему работать - без
невесть откуда взявшейся команды чана номер три рассказ так и остался бы сморщенным мячом на
пустом бейсбольном поле.
Довольно м ного времени ушло на то, чтобы понять: самое сложное в писательстве - сидя
перед пишущей машинкой и как можно меньше думая, позволить теме самостоятельно себя развить.
Раз за разом происходит сбой, и в конце концов начинающий писатель усваивает - стоит только
начать копаться в идее и медленнее стучать по клавишам, как тут же результат становится все хуже и
хуже.
Мне вспоминается "Затерянный в аэропорту имени Кеннеди". Первоначально эта вещь
задумывалась как книга, но в итоге оказалась небольшим рассказом, и именно в ходе работы над ним
я оказался ближе всего к грани умопомешательства. Как и в случае с "Письмом", слова то и дело
соскальзывали куда-то в незримую сферу смертельно унылой тоски - цифры, числа, статистические
выкладки то и дело вползали в строки. Почти целый год - дни и недели - в чудовищном замкнутом
круге гигантского аэропорта - созерцая все происходящее - целые сумки исследований воздушной
кукурузы - корзины заметок о сахарной вате - на бумаге все это превращалось в серую безвкусную
мякину.
Наконец я решил: мне нет дела ни до того, что требуется издателю, ни до того, чего,
собственно, хочу я сам, просто сделаюсь наивным и глупым, все позабуду и стану писать. И только
тогда рассказ открыл глаза и закрутился.
Книга была отвержена, едва лишь издатель увидел, как она галопирует поперек игрового
поля без малейшего намека на майку с номером сзади. Но в "AIR PROGRESS" вещь взяли сразу - как
она была - нечто странное - не книга, не рассказ, не очерк. И мне неясно - победил я тогда или
потерпел поражение.
Любой, кто поверяет журнальным страницам тайны своей любви и свои страхи, и озарения,
навсегда прощается с личными секретами разума - он отдает их миру. Когда я писал "Сколь их
компания приятна", одна из сторон этого прощания выглядела простой и очевидной: чтобы узнать
писателя, необходимо не познакомиться с ним лично, а прочесть то, что он написал.
Рассказ возник сам собой в результате внезапного открытия: некоторые из моих самых
близких друзей - люди, с которыми я никогда не буду лично знаком.
На то, чтобы понять другую сторону прощания с секретами, мне понадобилось несколько