стеклах и вспышки солнечных лучей на металле и ткани: да он должен стоять в центральной галерее
Музея современного искусства!
Ну и что, что я не покладая рук работал, чтобы заработать на него деньги, или что мне
пришлось от начала до конца построить его самому у себя в подвале, или что для того, чтобы
заботиться о нем, мне приходилось во всем отказывать себе в жизни. Ну и что, что я не трачу ни
цента, на ликер, сигареты, кино, кегли, гольф, пикники, новые автомобили, игры на бирже и
сбережения. Ну и что, если я ценю этот самолет, когда больше никто в мире его не ценит, это все
равно ничего не меняет, все равно совершенно невероятно, что в мире могло случиться нечто такое
прекрасное, что этот самолет стал моим.
Я думаю обо всем этом, глядя на приборы, на радиоприемники, прикасаясь к штурвалу,
переключателю баков топлива, тумблерам включения бортовых огней, прикасаясь к обивке сидений,
глядя на маленькие цифры индикатора скорости и на то, как движется стрелка альтиметра, когда я
вращаю ручку подстройки, вслушиваясь, как по траве и изгибам самолета скользит ветер, и так
проходит полчаса, хоп, - и нет их. Я сижу один в самолете на земле, почти не двигаясь и не
произнося ни слова, просто глядя на него, прикасаясь к нему, думая об этой штуке и о том, что она
может летать, и /. +g a превращаются в полсекунды и улетучиваются прежде, чем секундная стрелка
на бортовых часах успевает сдвинуться в места.
Я могу лететь. Куда угодно. Я знаю в точности, что нужно делать руками и ногами со всеми
этими ручками, рычагами управления и педалями, и в каком порядке действия должны следовать
друг за другом, чтобы самолет ожил и действительно оторвался от земли, направившись куда угодно
на Земном шаре, вообще куда угодно, и добраться туда, если я действительно хочу туда попасть.
Куда угодно. Вот прямо сейчас, в этот момент, когда я сижу здесь. В этом самом самолете. В Нью-
Йорк. В Лос-Анжелес. В Канаду. В Бразилию. Во Францию, если я установлю дополнительный бак с
топливом, затем в Италию, Грецию, Бахрейн, Калькутту, в Австралию и Новую Зеландию. Куда
угодно. В это так трудно поверить, но это так, любой, кто летает на самолетах, без малейшей тени
сомнения это подтвердит. Все прочие могут принять это просто как факт, тысячу тысяч раз
доказанный и передоказанный. Я сижу в этой кабине и еще полчаса утикивают в прошлое, а
поверить в это все еще невозможно. Все в порядке, я это понимаю, но я не могу честно сказать, что я
могу это осознать, поверить в это, ухватить целиком тот факт, что самолет может летать.
Это только начало, мы еще даже не оторвались от земли. Одно лишь слово "самолет" так
много значит! Как кому-нибудь могут не нравиться самолеты, как кто-то может их бояться или
считать, что они не столь прекрасны, чтобы их стоило созерцать? Я не могу поверить, что где-то
найдется такой живой человек, который бы посмотрел на это существо из крыльев и плавных линий
и равнодушно прошел мимо.
Проходит время, и наконец мне удается заставить себя запустить двигатель, завертеть винт,
но, должен вам сказать, это требует нечеловеческой концентрации. Потому что я касаюсь ручки, а на