Быстрые и медленные, тихие и оглушающие, тянущие за собой хвост на высоте сорока тысяч футов и задевающие колесами травинки, самые простейшие и исключительно роскошные, — все они тут, все чему-то учили и чему-то научили меня. Они все — часть пилота, а он — часть их. Потрескавшаяся краска на приборной панели, педали, которые за двадцать лет стали совершенно гладкими, ручка управления, на которой стерлись насечки, — все это следы, оставленные на самолете человеком. Следы же самолета на человеке можно обнаружить лишь в его мыслях, в том, чему он научился, к чему пришел.
Большинство знакомых мне пилотов не такие, какими кажутся. В одном теле живет два очень разных человека. Возьмем, скажем… ага, вот Кейт Алшефер, превосходный пример. Он — человек, которого совершенно не ожидаешь увидеть в боевой эскадрилье. Когда Кейт Алшефер произносил слово, это было грандиозное событие. У него не было ни малейшего желания производить на кого-то особое впечатление. Если встать перед ним и сказать: «Кейт, ты — вшивый пилот», — он бы улыбнулся и ответил: «Может быть, ты и прав». Его невозможно было разозлить. Невозможно было заставить торопиться. Он подходил к полетам так, словно это были задачи на вычисление интегралов. Если надо было рассчитать взлетную дистанцию, что он проделывал сотни раз, то любой другой пилот выглянул бы на улицу, оценил ветер, температуру и прикинул бы разбег с точностью до пятидесяти футов. Но Кейт перед каждым полетом сидел с план-картами и скрупулезно высчитывал расстояние, аккуратно выводя цифры в нижней части формы, в которую редко кто заглядывал. Аккуратно, точно, педантично. Для Кейта поторопиться, взять с потолка расчетную скорость или цифру расхода топлива было бы все равно что для главного бухгалтера — предоставить заведомо фиктивный отчет. Сидеть с ним на предполетном инструктаже — это был почти что анекдот. Кейт не издавал ни звука, СЛОВНО лавина терминов и полетной информации пролетала мимо его ушей, словно он был корреспондентом технического журнала, по ошибке севшим не в то кресло. Никак нельзя было догадаться, что он вообще что-то слушает, пока в конце он вдруг тихо не произносил что-то вроде: «Ты имел в виду два пять шесть точка четыре мегагерца на двенадцатом канале, так?» — и проводящий инструктаж исправлял свою ошибку. Чаще же Кейт не произносил ни слова и в конце. Он неторопливым шагом шел к своему шкафчику, медленно застегивал молнии на комбинезоне, влезал в летную куртку, расписанную по уставу молниями, мечами и свирепыми изображениями, которые, по идее, должны были выражать суть пилота-истребителя. Затем он прогулочным шагом шел к своему самолету, неся при этом парашют так, словно тот был чем-то слегка неуместным, словно несколько портил картину.
Даже выстрел его стартера был не таким внезапным, а звук двигателя не таким громким, как у других самолетов.
Кейт летал по учебнику. Когда он шел в строю, его самолет не болтался и не покачивал крыльями. Он летел так, словно его самолет был прикручен болтами к крылу самолета Ведущего. А затем начиналось задание, воздушный бой. И тут, конечно же, берегись!
Если самолет то несся строго вверх, то вертикально вниз, то вертелся через крыло, то проносился, сверкнув на вираже по небу, можно было побиться об заклад, что на его борту — Кейт Алшефер. Все выглядело так, словно перед самым взлетом Кейт быстро выпрыгнул из кабины, а его место занял кто-то до неузнаваемости другой — стремительный и необузданный. Невольно появлялось желание нажать кнопку микрофона и спросить:
— С тобой все в порядке, Кейт?