Он говорил ученикам, что умереть можно сознательно. За двадцать четыре часа до больницы он настаивал, что не поедет туда и спрашивал доктора: «Что вы думаете? Может больница спасти меня? Я не могу себя спасти, может ли меня спасти кто-нибудь ещё?» Доктор плакал двадцать четыре часа. «Хорошо, если вы плачете, я поеду».
И доктор побежал вызывать скорую помощь, но когда машина приехала и врач зашёл в комнату, — Гурджиев исчез! Врач не мог представить, как это случилось, ведь тот не мог двигаться!
Гурджиев стоял на дороге рядом со скорой помощью, затем он вернулся в дом и спросил: «Машина пришла, где доктор?» Он шёл! Доктор не верил своим глазам. Невозможно! Ведь больной был не в состоянии ходить. Врачи собравшегося консилиума тоже были потрясены, никто не мог поверить, что он может сделать хоть один шаг, а он сам дошёл до машины. Мало того, он вернулся и спросил: «Где доктор?»
Двумя неделями раньше, — а ведь он был болен, очень болен, — однажды вечером он попросил учеников: «Дайте мне машину, я хотел бы поводить». Это — за две недели до смерти!
«Доктор не велел вам вставать с постели».
«Забудьте о докторе, дайте машину». Он сел в машину и поехал в одну русскую церковь, просидел там под деревом полтора часа. Только потом узнали, что это было место, где его похоронили через две недели, он отправился посмотреть на него двумя неделями раньше. Он никогда там раньше не был, никогда не заходил в эту церковь, это был первый и последний раз в его жизни, потом он уже был мёртв. Беннет сообщает: он приехал через сутки, Гурджиев был уже мёртв. Он приехал среди ночи, бросился в церковь, где лежало тело Гурджиева, вокруг никого не было. Он сидел молча. Вдруг его охватил страх, его бросило в дрожь; он почувствовал, что Гурджиев ещё жив. Он был учёный, математик, он не мог обманываться. Он не был его учеником, не был эмоциональным человеком, не был сентиментален — совсем другой тип. Он подошёл ближе, чтобы понять, в чем дело, привёл себя в полную тишину и молчание.'Было чувство, что кто-то дышит. Он прошёлся по церкви… ближе… когда он подходил ближе к телу, он чувствовал дыхание явственнее; отходил дальше — дыхание чувствовалось слабее, а Гурджиев был мёртв. Но он чувствовал, что тот ещё летает где-то рядом, как будто тело было ещё живо, как будто он был ещё здесь.
Это возможно: тот, кто умирает пробуждённым, многое может. Тот, кто умирает в понимании, на самом деле не умирает, он познал бессмертие в себе.
Отбросьте утешения, веры, становитесь все более и более пробуждённым. Отбросьте свои сны, отбросьте свои колыбельные — это единственный путь. Дао просто, и все же мучительно трудно. Просто Дао не может быть сложным. Мучительно трудно, вы сами очень сложны и вам не просто стать простым. Сложность в вас, а не в Дао. Дао — очень простой путь, проще некуда: никакого учения, никаких требований, никакой морали, ничего от вас не ждут, только одно — чтобы вы жили естественно, просто, в созвучии с существующим. И не привносите вероучения, не привносите теории, не привносите теологию.