Вся атмосфера наполнена жизнью. И если вы поймете свои собственные истоки жизни, вы вдруг осознаете то, что птицы живые, деревья живые, травы живые — повсюду жизнь! И вы можете танцевать с этой жизнью, вы можете вступить в диалог с атмосферой. Конечно, люди подумают, что вы сумасшедший, ведь люди по-прежнему те же самые. Те же люди распяли Иисуса, те же люди посадили Вильгельма Райха в дом умалишенных, те же люди отравили Сократа… однако этих маленьких людей большинство.
Гнев Вильгельма Райха справедлив, но все же я должен сказать, что более чем гнев, маленькому человеку необходимо сострадание. Он разгневался, потому что они плохо обошлись с ним, они разрушили всю его жизнь. Вместо того чтобы понять его — он мог бы раскрыть новую дверь к переживанию, к любви, к жизни — они совершенно уничтожили этого человека. Естественно, он разгневался.
На Востоке есть такие же маленькие люди, но вос¬точный гений никогда не гневался на них. Вместо того чтобы гневаться, он проявлял сострадание, он чувствовал сострадание к их слепоте и старался всеми путями донести до них свет, донести до их сердец немного понимания.
Время Сардара Гурудаяла Сингха…
Преподобный Рамп был крайне взволнован, потому что в его церковь привезли новый орган. Огромная толпа собралась снаружи понаблюдать за тем, как орган медленно поднимают с платформы.
Вдруг один из рабочих выпустил из рук веревку, и орган начал падать прямо на преподобного Рампа, который стоял внизу. Лишь в последнее мгновение Хэмиш Мак-Тавиш оттолкнул священника в сторону и остановил орган, прежде чем тот разбился о землю.
— Благословляю тебя, сын мой, — выдыхает преподобный Рамп, поднимаясь с земли. — Ты спас меня! Когда ты пойдешь в церковь в следующее воскресенье, можешь прийти и поиграть на этом новом церковном органе!
— Ах! — вздыхает Хэмиш. — Мне нет необходимости ходить в церковь, отец.
— В самом деле, сын мой? — спрашивает Рамп. — Почему?
— Видите ли, отче, — отвечает Хэмиш, — у меня дома есть своя собственная церковь.
— В самом деле? — спрашивает священник. — Что ты имеешь в виду?
— Да, — поясняет Хэмиш. — это так. Вся моя семья проживает в одной комнате, поэтому у нас трехъярусная кровать. Детишки на верхнем ярусе поют весь день, как маленькие ангелочки. На среднем ярусе моя теща проповедует день и ночь, грозя десятью заповедями и гневом Божьим. А на нижнем ярусе мы с женой — играем на моем органе!
В теплые морские воды африканского побережья заплывают ненароком четыре громадные акулы — Джавс, Тофи, Манч и Малыш Белч. Их разговор, естественно, обращается к излюбленной радости — еде.
— Лучшую в мире пищу можно найти у берегов Австралии, — говорит Джавс, самая большая акула, — меню из молодежи — спортсменов с нежными мышцами и хорошо подрумяненной на солнце кожей.
— Да, это отлично, — отвечает Тофи, большая белая акула, — но еще лучший деликатес можно встретить у Канарских островов. Пляжи битком набиты упитанными, жирными немецкими туристами. Как будто масло тает у тебя на языке!
— Неплохо, — прерывает Манч, старшая акула, — но за все мои долгие годы лучшими обедами меня радовали летние воды Майями Бич. Это место наполнено политиками с их разбухшими печенками, вымоченными в роме или вине — и совершенно бесхребетными!
Потом старый Манч поворачивается к младшему в группе, малышу Белчу. Он слышит странный звук, выходящий из брюха Белча, и спрашивает:
— Эй, малыш! Что это за шум у тебя из брюха? Где ты питаешься?