Двадцать пять веков спустя, я пришел к такому же заключению: что я буду говорить только с саньясинами — так я называю попутчиков, — что я не буду обращаться к народу. Это напрасная трата времени. Время драгоценно и очень ограниченно, и я предпочитаю посвятить всю свою энергию тем, кто готов отправиться в поиск; кто собрался не для того, чтобы посмотреть на канатного плясуна, кто собрался не для развлечения.
Один мой друг видел Кришнамурти всего за три дня до смерти. Он рассказывал мне, что Кришнамурти был очень печален и говорил только одно: «Я трудился изо всех сил, чтобы добраться до людей, но вместо того, чтобы преобразить их, я просто растратил свою энергию, подобно реке, потерявшейся в пустыне. Люди, которые слушали меня, сочли, что это не более чем занятное развлечение. Само словоразвлечениепричиняет мне боль — вся моя жизнь была клоунадой».
И, кажется, так оно и было. Он умер, но на всей земле совершенно ничего не изменилось. Человек, прожил девяносто лет и служил человечеству с двадцатипятилетнего возраста — а кажется, что он мертв уже многие века. Никто о нем не думает, никого не заботит, что он заслуживает, по крайней мере, немного уважения. Он был одним из величайших гигантов этого столетия, но в комитете по Нобелевским премиям никогда не обсуждалось его имя — потому что он не был политиком.
В начале он тоже пытался достучаться до людей. Но ему противостояли церкви, религии, его осудили все священники; мало-помалу он отбросил идею о человечестве.
У него было несколько человек в разных городах мира. В Индии он обычно посещал только Нью-Дели, Бомбей, Варанаси и Долину Риши, где была одна из его школ — всего четыре места; и столько же было во всем мире. В этих местах практически одни и те же люди слушали его тридцать, сорок, пятьдесят лет... Все-таки это очень печально, что люди, непрерывно слушавшие его пятьдесят лет, ничуть не изменились. Ему не удалось найти попутчиков. Он сделал все, что мог. Но человечество становится все более и более непробиваемым, все более и более сонным, одурманенным наркотиками, мертвым. Людей становится все труднее разбудить.
Заратустра не станет пастухом и собакой для стада!Уже за пять веков до Иисуса Христа у Заратустры было гораздо более истинное прозрение. Иисус постоянно говорил: «Я пастырь, а все вы — мои овцы». Это унизительно. Это не очень-то достойно уст Иисуса, но он все время повторяет это.
Он сбежал из Иудеи. Никакого воскресения не было, поскольку он вообще не умирал. Иудейское распятие — самая мучительная казнь, потому что человек умирает очень медленно, капля за каплей. Здоровый человек, по меньшей мере, сорок восемь часов провисит на кресте, прежде чем умрет. А Иисусу было всего тридцать три года — он был здоров и молод; и через шесть часов его тело должны были снять.
Существовал сговор между одним богатым последователем Христа и римским прокуратором, Понтием Пилатом: Иисуса должны были распять в пятницу — и сделать это как можно позже, потому что на закате евреи прекращают все работы. Начинается шаббат, их священный день, и когда он начался, больше ничего нельзя делать. Поэтому они медлили. Они старались выиграть время. Его распяли в полдень, а к вечеру его должны были снять, потому что теперь его нельзя было распять вновь.