И чудо заключалось в том, что его ближайшие ученики могли слышать то, что не было сказано. Как решить, правильно ли они услышали? Это больше похоже на вибрации... от него исходил необычайный экстаз, тишина и мир. Они стали достаточно чувствительны, чтобы принимать эти вибрации и переводить их на язык слов. Единственным критерием правильности их понимания было то, что все они говорили людям одно и то же. Не было никаких споров, ссор, выяснений: "Ты услышал не то". Они просто повторяли то, что не мог сказать Махавира. Он пользовался их языком, их словами, чтобы передать свою тишину, чтобы сообщить свое одиночество.
В этом столетии одним из самых замечательных людей был Мехер Баба. Он молчал всю жизнь. Хотя он неоднократно объявлял, что заговорит в определенный день, когда этот день наступал, он откладывал.
Его ближайший ученик, Ади Ирани, часто навещал меня. Все книги Мехер Бабы написаны Ади Ирани. Его имени нет на этих книгах; их автор — Мехер Баба.
Я спросил его:
— Почему вы вновь и вновь заявляете, что в этом году Мехер Баба заговорит? Это продолжается вот уже тридцать лет: люди собираются к определенной дате, а он не говорит.
Он сказал:
— Я не могу этого объяснить. Я сказал:
— Мой опыт говорит мне, что он разучился говорить.
Ади Ирани не знал о Махавире и о том, что с ним случилось после двадцати лет безмолвия. Может быть, он пытался заговорить, но у него ничего не получалось. Безмолвие так велико, а слова так ничтожно малы, что не могут вместить его. Истина так громадна, а язык так тривиален.
Я говорил Ади Ирани:
— Оставьте надежду, что он когда-нибудь заговорит. И он так и не заговорил; он умер в безмолвии. Но с Ади Ирани у него был телепатическое, бессловесное общение. Я спросил Ади Ирани:
— У вас никогда не бывает подозрения, что то, что вы говорите — не в точности то, что он имеет в виду?
— Ни на один миг, — ответил он. — Это приходит с такой силой; это приходит с такой внутренней определенностью, что даже если бы он сказал: "Это неправильно", я бы не послушал. Я не знаю, как это происходит, но когда я просто сижу рядом с ним, что-то становится настолько явным, так абсолютно конкретным, что в этом нет ни малейшего сомнения. Я знаю, что это исходит не от меня, потому что я совершенно не представляю, что я скажу. Если бы меня оставили одного, я не мог бы это сказать.
Несомненно, это исходит от него; и это приходит не в форме языка. Я не слышу слов, но чувствую, как меня окружает определенная энергия, присутствие, которое становится словами во мне. Эти слова мои, но они вызваны его присутствием. Весь смысл в нем, я — просто полая бамбуковая флейта. Он поет свои песни; единственная моя функция — не создавать препятствий. Просто позволить ему петь свою песню. Я для него абсолютно открытый сосуд.
Но там, внизу, всякая речь напрасна!Между прочим, мне хотелось бы напомнить вам, что Мехер Баба — наследник той же традиции, что и Заратустра.
Это судьба всех мистиков — непонимание среди собственного народа. Заратустра не был понят собственным народом, и Мехер Баба не был понят собственным народом. Наверное, это некий закон природы: вы не можете смириться с мыслью, что кто-то из вас пришел домой, а вы все еще скитаетесь. Это задевает эго.
Там "забыть и пройти мимо" — лучшая мудрость: этому научился я теперь!Он пытался убедить людей, а они посмеялись над ним. Он разными способами пытался спорить с людьми, а они сочли его ненормальным. Самое большее, они радовались ему как развлечению.
Теперь он говорит:Там "забыть и пройти мимо" — лучшая мудрость: этому научился я теперь!
Все говорит у них, пониманию же все разучились.