Это чудо: все реки, в конце концов, находит океан. Почему с человеком должно быть иначе? Нужна только смелость.
Конечно, жизнь пруда очень безопасна и удобна — нет никакой опасности, потеряться в пустыне, сбиться с пути, лишиться вседовольства — но пруд мертв, а река жива. Пруд становится все мутнее и грязнее, а река остается чистой. Движение сохраняет вас молодым и чистым. Человек должен быть рекой.
...Так говорил Заратустра.
О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ часть 1
16 апреля 1987 года
Возлюбленный Ошо,
О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ Часть 1
Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет час мой? Час моего нисхождения, час заката моего: ибо снова хочу я идти к людям.
Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал, должно предшествовать знамение — смеющийся лев со стаей голубей.
В ожидании я говорю сам с собой, как тот, у кого достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего нового: вот я и расскажу сам себе — о себе.
Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.
Чем-то отжившим и утомительным казался им спор о добродетели, а тот, кто хотел хорошенько выспаться, разглагольствовал перед сном о "добре" и "зле".
Эту сонливость встряхнул я, когда начал учить: никто еще не знает, что есть добро и зло, никто, кроме созидающего!
Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.
И велел я им опрокинуть их старые кафедры и все, на чем восседало их чванливое самодовольство; я велел им смеяться над всеми их учителями добродетели, поэтами, святыми и избавителями от мира.
Я велел им смеяться над мрачными их мудрецами и над всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному пугалу...
...и смеялся я над их прошлым и его сгнившим, развалившимся великолепием.
Поистине, подобно безумцам и проповедникам покаяния, излил я гнев свой на все, что было у них великого и малого: "Лучшее их ничтожно, плохое и дурное их ничтожно!" — так смеялся я.
Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя, дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями!
И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном солнцем восторге:
— туда, в далекое будущее, которого не видела еще ничья мечта, на Юг, столь знойный, что и не снился художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд;
— так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая, как все поэты: поистине, стыжусь я того, что приходится мне быть еще и поэтом!
Туда, где всякое становление казалось мне божественным танцем и дерзким весельем, а мир — разрешенным от уз и свободным, стремящимся снова и снова к себе самому...
— где само время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая жалом своим:
— где нашел я и старого дьявола своего, и извечного врага — Духа Тяжести со всем, что создал он — Насилием, Законом, Необходимостью, Следствием, Целью, Волей, Добром и Злом...