Гаутама Будда сказал: «Ты, наверное, не знаешь, как мы считаем возраст. Этот человек стал санньясином четыре года назад». Поэтому настоящего брамина — того, кто познал божественное,Брахмана, — называютдвидж, «дважды рожденный».
Первое рождение — это всего лишь благоприятная возможность для второго рождения. Если второго рождения, не случается, то первое рождение бессмысленно.
Тому санньясину Будда сказал: «Не беспокойся. У нас есть древняя пословица: "Если человек, который утром сбился с пути, к вечеру возвращается домой, его не следует называть сбившимся с пути". Четыре года — это много. Даже одна минута осознавания равна вечности».
Итак, Ананд Иешвант, во-первых: не беспокойся о тех пятидесяти восьми годах, которые прошли во сне. Существовали они или нет — это не имеет значения; они были подобны знакам на воде — ты продолжаешь писать их, а они продолжают исчезать.
А вот два года твоей санньясы имеют огромное значение — ибо значительность определяется не временем, а глубиной. Можно целую вечность быть поверхностным. А за одно-единственное мгновение бездонной глубины можно прийти к осуществлению.
Поэтому вот первое, что я хочу сказать тебе: не беспокойся о тех пятидесяти восьми годах, которые ты потерял, блуждая в пустыне. Будь благодарен за эти два года пребывания в саду Бога. Теперь от тебя зависит, будет ли каждое мгновение полным удовлетворением, глубокой тишиной, радостным танцем... вечностью ликования... ароматом, который не от мира сего... который принадлежит не пространству и времени, а запредельному.
И, как я вижу, ты идешь по правильному пути с искренним сердцем... Я слышал твои песни, в них есть сладостная боль. Они сладостны, потому что нет ничего более сладостного, чем вступить в контакт с вечным, вневременным, бессмертным источником жизни.
Быть в контакте с учителем — значит косвенным образом быть в контакте с божественностью Существования.
В твоих песнях есть сладость, и в них есть некая боль тоже. Боль — потому, что слова не могут выразить все то, что тебе хочется выразить. Тебе хочется петь... твое сердце переполнено этим, но язык не в состоянии это выразить. Музыкальные инструменты, какими утонченными они бы ни были, не могут привнести музыку тишины в мир звука. Это два диаметрально противоположных измерения.
Но твоя боль не разрушает красоты твоих песен, она делает их еще более прекрасными, придает им глубину. Она свидетельствует о твоем переживании и одновременно о неспособности выразить его.
То, что можно выразить, является мирским.
То, что нельзя выразить, — священно.
И все художники — музыканты и поэты, живописцы и танцоры — миллионы лет пытались выразить невыразимое. Даже если им удается дать непрямой намек — просто палец, указывающий на луну, — это уже достаточно большой успех.
И тебе это удается.
Пой без всяких сомнений, не беспокоясь о том, что тебя сочтут безумцем. Если мир не считает певца безумцем, то он вовсе не певец; если танцора не бросают в сумасшедший дом — значит он не получил от мира свидетельство о таланте. Все гении не могут не казаться миру безумцами: «Что-то не так с этими беднягами!»