Уже наступил 1947 год. Пятьдесят лет протекло в Тируваннамалае. Возраст и ухудшение здоровья навязали свои ограничения, и к Шри Бхагавану нельзя уже прийти частным образом и в любое время. Он спит на кушетке, где в течение дня даетдаршан —блаженство своего Присутствия, но теперь уже за закрытыми дверями. В пять часов они открываются, и ранним утром преданные входят неслышно, простираются перед ним и садятся на пол из черного камня, гладкий и блестящий от постоянного на нем сидения, а многие из них — на маленькие циновки, принесенные с собой. Почему Шри Бхагаван, который был так скромен, который настаивал на равном обращении с беднейшим, позволял падать ниц перед ним? Хотя, как человек, он отказался от всех привилегий, но признавал, что обожествление внешне проявленного Гуру полезно длясадханы, для духовного продвижения. Однако этих внешних форм подчинения было недостаточно. Он как-то сказал определенно: «Люди простираются предо мной, но я знаю, кто из них подчинился в сердце своем».
Небольшая группа брахманов, постоянных жителей Ашрама, сидит у изголовья его кушетки и распеваетВеды; один или двое других, пришедших из города, что лежит в двух километрах отсюда, присоединяются к ним. В ногах кушетки зажжены палочки фимиама, распространяющие в воздухе свой тонкий аромат. В зимние месяцы рядом с кушеткой стоит жаровня с горящим древесным углем — трогающее душу напоминание о его слабеющей жизненной силе. Иногда он греет над пламенем свои болезненные руки и тонкие, суживающиеся к концам пальцы — те изысканно прекрасные руки — и втирает немного тепла в свои члены. Все сидят тихо, обычно с глазами закрытыми в медитации.
За несколько минут до шести пениеВедпрекращается. Все поднимаются и стоят, в то время как Шри Бхагаван с усилием встает с кушетки, протягивает руку к посоху, который держит слуга, и медленными шагами идет к двери. Его пристальный взгляд направлен вниз, но не из-за слабости или боязни упасть — каждый чувствует, что это врожденная сдержанность. Он покидает Холл через северную дверь, со стороны Горы, и медленно движется, опираясь на посох и немного согнувшись, вдоль прохода между столовой и зданием конторы, затем мимо дома для приезжих к ванной, расположенной за коровником — самом дальнем из помещений с восточной стороны Ашрама. Двое служителей идут сзади, коренастые, невысокие, темнокожие, одетые в белыедхоти, спускающиеся до лодыжек, тогда как Шри Бхагаван высок, строен, золотистого оттенка и покрыт лишь белой набедренной повязкой. Только изредка он поднимает глаза, если подходит какой-то преданный, или чтобы улыбнуться какому-нибудь ребенку.
Сияние его улыбки описать невозможно. Человек, который мог показаться бесчувственным дельцом, оставит Тируваннамалай с веселой песенкой в сердце после такой улыбки. Одна простая женщина как-то сказала: «Я не разбираюсь в философии, но когда он улыбается мне, то чувствую себя в безопасности, словно ребенок в материнских руках». Я еще ни разу не видел его, когда получил письмо от своей старшей пятилетней дочери: «Ты полюбишь Бхагавана. Когда он улыбается, каждый должен быть таким счастливым».
Завтрак — в семь часов. После него Шри Бхагаван идет на короткую прогулку, а потом возвращается в Холл. За это время Холл подметают и чистят покрывала на кушетке, часть которых — подарки от почитателей — богато украшена вышивкой. Все безукоризненно чисто и очень старательно сложено, ибо служители знают, как наблюдателен Шри Бхагаван и что на каждую маленькую деталь обратит внимание, независимо от того, сделает замечание или нет.