Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, – сказал он, вставая из-за стола. – Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош – один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, – ведь придет врач! – улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, размышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.
«Пресвятая Дева, Матерь Божия, – начал молитву Хоги, – пребудь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. Затем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лестнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его наверх?»
«Что? Ах, да, проводите тотчас же».
Вошедший доктор лаконично поздоровался и, достав из кармана стетоскоп, тщательно прослушал всю грудную клетку больного. «Да, мистер МакОгуошер, – вымолвил он наконец, – приступ у вас нешуточный. Ну, да ничего, мы вас вытащим, нам не привыкать. Так что беспокоиться не о чем». И присев на край кровати, он повторил старую песню о том, что первейшим симптомом стенокардии является страх близкой смерти. «Что ж, рано или поздно все мы покидаем этот мир, даже врачи. Не родился еще врач, способный исцелить сам себя, так что все мы смертны, а смертей на своем веку я повидал достаточно. Но ваше время еще не пришло. В этом я уверен. – Он немного помолчал, поджав губы. – Вам, пожалуй, понадобится дневная и ночная сиделка. И вам будет спокойнее, и вашей жене, которая и без того крайне встревожена – кстати, совершенно напрасно – вашим состоянием. Если вы не против, сиделок я организую сам».
«Ах, доктор, – ответил Хоги, – лучше вас этого никто не сделает. Может быть, есть смысл устроить все так же, как было при отце, – две сиделки днем и одна ночью. Разумеется, я буду вам весьма признателен».
Некоторое время спустя в спальню Хоги поднялась сиделка. Раздраженно окинув взглядом эту угловатую мымру, он подосадовал, что ему не прислали хорошенькую медсестру с пышными формами. Впрочем, сиделка оказалась весьма деловитой и тотчас принялась наводить порядок в комнате, перевернув все вверх дном так, что бедняга Хоги уже не знал, на каком он свете. С этими женщинами всегда так, думал он, вечно умудряются так прибрать в доме, что после уборки ничего не найдешь. Делать нечего – когда ты болен, волей-неволей приходится с этим мириться.
Ночь не принесла желанного покоя. Приступы боли чередовались с приемом все новых лекарств, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь щели венецианских жалюзи просочились первые проблески зари. Более скверной ночи у него в жизни не было, подумал Хоги, и едва в спальню вошла жена, поспешил сказать: «Думаю, мне сегодня же надо повидать священника и исповедаться». Спустившись вниз, жена набрала телефон католического священника. После бурных словесных излияний, послышались наконец долгожданные слова миссис МакОгуошер: «Я так рада, отец мой, так рада. Муж тоже будет очень рад, если вы сможете его навестить».