Внизу снова заревели храмовые раковины, но на этот раз они звали не нас, они звали других. Вместе мы подошли к окну и посмотрели в него. Наставник положил руку на мое плечо, мы смотрели на деревню под нами, которая была окутана пурпурным полумраком.

— Пусть твое сознание будет твоим Наставником, Лобсанг, — сказал лама Мингьяр Дондуп. — Ты всегда узнаешь, что правильно и что ошибочно. Ты пойдешь далеко — дальше, чем можешь вообразить, — и у тебя будет много соблазнов. Пусть твое сознание будет твоим Наставником. Мы, тибетцы, — мирный народ, мы малочисленны, мы живем спокойно, верим в святыни, верим в святость Духа. Где бы ты ни был, каким бы испытаниям ни подвергался, пусть твое сознание будет твоим Наставником. Мы пытаемся помочь тебе расширить сознание. Мы пытаемся дать тебе величайшие телепатические способности и ясновидение, чтобы в будущем, пока будешь жив, ты всегда мог телепатически связываться с Великими Ламами, живущими здесь, высоко в Гималаях, которые позднее будут посвящать все свое время ожиданию твоих сообщений.

Ожиданию моих сообщений? Я боюсь, что моя нижняя челюсть отвисла от удивления: «мои» сообщения? Что такого особенного было во мне? Почему Великие Ламы должны все время ждать моих сообщений? Мой Наставник засмеялся и похлопал меня по плечу.

— Смысл твоего существования, Лобсанг, заключается в выполнении специальной задачи. Вопреки всем лишениям, вопреки всем страданиям ты успешно выполнишь эту задачу. Но было бы явно несправедливо оставить тебя одного во враждебном мире, где тебя будут высмеивать, называть лжецом и аферистом. Никогда не отчаивайся, никогда не отрекайся, ибо справедливость восторжествует. Ты, Лобсанг, одержишь победу!

Вечерние сумерки сменились ночной темнотой, под нами помигивали огоньки древнего города. Сверху, из-за кромки гор, за нами подглядывал молодой месяц. Многие миллионы планет мерцали в пурпурных небесах. Я взглянул вверх, думая обо всех предсказаниях моей судьбы, обо всех пророчествах в отношении меня. Я думал также о надежде и доверии, выраженном моим другом, моим Наставником, ламой Мингьяром Дондупом. И я был удовлетворен.

Учитель был в плохом настроении; возможно, его чай оказался слишком холодным, или тсампа не была поджарена, или они были смешаны не по его вкусу. Учитель был в плохом настроении; мы сидели в классе, дрожа от страха. Он уже успел неожиданно наброситься на учеников, сидевших справа и слева от меня. У меня была хорошая память, я знал урок в совершенстве и мог повторить наизусть главу и стих любого раздела каждого из ста восьми томов Кангьяра.

«Шмяк! Шмяк!» Я и еще несколько мальчиков слева и справа от меня от неожиданности подпрыгнули на фут от пола. Некоторое время мы не могли понять, кому из нас достаются побои, затем, когда учитель приложился покрепче, мне стало ясно, что этим несчастным был я. Он продолжал избиение, бормоча все время:

— Любимец лам! Избалованный идиот! Я научу тебя усваивать хоть что-нибудь!