После долгой прогулки мы, наконец, остановились. Я уже собирался сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я еще прошел 50 метров и поговорил с полянкой растений громким и ясным голосом. Я чувствовал в себе неловкость и сопротивление. Его чудные требования были более, чем я мог вынести, и я сказал ему еще раз, что я не могу говорить с растениями, потому что я чувствую себя смешным. Его единственным замечанием было то, что мое чувство важности самого себя безгранично. Он, казалось, внезапно что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями до тех пор, пока я не почувствую, что для меня это легко и естественно.
– Ты хочешь изучать их и в то же время ты не хочешь делать никакой работы, – обвинил он. – что ты стараешься делать?
Моим объяснением было то, что я хотел достоверной информации об использовании растений, и поэтому я просил его быть моим информатором. Я даже предложил платить ему за его время и его труды.
– Тебе следовало бы взять деньги, – сказал я. – таким образом мы оба чувствовали себя бы лучше. Я мог бы тебя спрашивать обо всем, чего я хочу, потому что ты бы работал на меня, и я бы платил тебе за это. Что ты думаешь на этот счет?
Он взглянул на меня с возражением и издал отвратительный звук своим ртом, заставив нижнюю губу и язык вибрировать с огромной силой при выходе.
– Вот что я думаю об этом, – сказал он и засмеялся истерически при виде моего крайнего изумления, которое, по всей видимости, отразилось на моем лице.
Мне было ясно, что он не тот человек, с которым я мог бы легко справиться. Несмотря на свой возраст, он был энергичен и невероятно силен. У меня ранее была идея, что, будучи таким старым, он мог бы быть идеальным «информатором» для меня. Старики, как я всегда считал, бывают наилучшими информаторами, поскольку они слишком слабы, чтобы делать что-либо еще, кроме как говорить. Однако же дон Хуан не был жалким субъектом. Я чувствовал, что он неуправляем и опасен. Друг, который нас свел, был прав. Он был эксцентричным старым индейцем, и, хотя и не был большую часть времени вне себя, как рассказывал мой друг, он был еще хуже, он был сумасшедший. Я почувствовал опять ужасное сожаление и тревогу, которые я испытывал раньше. Я уж думал, что преодолел это, и на самом деле у меня не было никаких трудов совершенно уговорить себя, что я хочу навестить его опять. Мне в голову проникла мысль, однако, что, может быть, я сам был немножко сумасшедший, когда я решил, что мне нравится быть с ним. Его идея о том, что мое чувство собственной важности являлось препятствием, действительно сильно повлияло на меня. Но все это было явно только интеллектуальным упражнением с моей стороны. Я ту же секунду, как только я столкнулся с его странным поведением, я ощутил тревогу и захотел уехать.
Я сказал, что считаю, что мы настолько различны, что нет никакой возможности для наших с ним отношений.
– Один из нас должен измениться, – сказал он, уставясь в землю. – и ты знаешь, кто.
Он стал мурлыкать мексиканскую народную песню, а затем поднял голову и взглянул на меня. Его глаза были яростными и горящими. Я хотел взглянуть в сторону или закрыть глаза, но, к своему великому изумлению, я не мог прервать его взгляда.
Он попросил меня рассказать ему, что я видел в его глазах. Я сказал, что ничего не видел, но он настаивал, чтобы я выразил словами то, что его глаза заставили меня почувствовать и вспомнить. Я старался дать ему понять, что единственное, о чем мне его глаза напомнили, так это о моем замешательстве. Что то, как он на меня смотрит, очень неудобно.