– Почему получается так, что в самой нашей жизни столь мало красоты? Почему необходимы музеи с их картинами, их статуями? Зачем вам нужно слушать музыку? Или читать описания пейзажей? Можно научиться хорошему вкусу, и возможно, мы обладаем им от природы, но хороший вкус – это не красота. Есть ли она в вещи, которая сделана, в изящном современном аэроплане, в компактном магнитофоне, в современном отеле, в греческом храме – красота линии, очень сложной машины или изгиба прекрасного моста, перекинутого через глубокую пропасть?
«Вы хотите сказать, что в красиво изготовленных и безупречно работающих вещах красоты нет? Что нет красоты в шедеврах искусства?»
– Конечно есть. Когда вы смотрите на внутреннее устройство часов, то оно действительно поражает вас своей тонкостью, и в нём есть определённая красота, как и в древних колоннах из мрамора или в словах поэта. Но если это и есть вся красота, тогда она – всего лишь поверхностный отклик чувств. Когда вы видите одинокую пальму на фоне заходящего солнца – это цвет, тишина вечера и спокойствие этой пальмы заставляют вас почувствовать прекрасное? – или красота, подобно любви, есть нечто, лежащее по ту сторону осязания и зрения? Есть ли красота дело воспитания, обусловленности, говорящей: «Это – прекрасно, а это – нет»? Есть ли красота вопрос обычая, привычки, стиля, которые говорят: «Это – грязь, а вот это – порядок и расцвет добра»? Если всё дело в обусловленности, тогда красота – продукт культуры и традиции, а потому вовсе не красота. Если красота есть результат или сущность переживания, тогда для человека Запада и человека Востока красота зависит от воспитания и традиции. Но принадлежит ли любовь – как и красота – Востоку или Западу, христианству или индуизму, является ли она монополией государства или идеологии? Очевидно, что ничего подобного.
«Тогда что же это такое?»
– Знаете, сэр, строгая простота в самозабвении и есть красота. Без строгой красоты нет любви; а без самозабвения красота не обладает реальностью. Под строгой простотой мы понимаем не жёсткую дисциплину святого или монаха или комиссара, с их гордым самоотречением, и не дисциплину, дающую им власть и признание. Всё это – не строгая простота. Строгая простота не бывает жёсткой; это не утверждение собственной важности при помощи дисциплины. Это не отказ от удобств, не обеты нищеты или безбрачия. Строгая простота – это полнота разумности. Такая строгая простота возможна только тогда, когда есть самозабвение, она не может появиться благодаря усилию воли, выбору или обдуманному намерению. Действие красоты самозабвенно – как раз любовь и несёт в себе глубочайшую внутреннюю ясность строгой простоты. Красота и есть эта любовь, в которой измерение пришло к концу. Тогда эта любовь, что бы она ни делала, и есть красота.
«Что вы имеете в виду, говоря «что бы она ни делала»? Если налицо самозабвение, нам ничего не остаётся делать».
– Действие неотделимо от того, что есть. Как раз разделение приносит конфликт и безобразие. Когда нет этого разделения, сам процесс жизни оказывается актом любви. Глубокая внутренняя ясность строгой простоты приводит к жизни, в которой нет двойственности. Это – странствие, которое ум должен предпринять для того, чтобы прийти к этой красоте, свободной от слова. И это странствие – медитация.
-8-