Наши люди приходили в долину, чтобы получить ответы на наиболее важные вопросы, обрести особый дар, излечиться от болезни или узнать, по какой тропе им следует идти в жизни.
— Мой дед, — продолжал индеец, — рассказывал мне о шамане, который пришёл из какого-то дальнего племени и научил наш народ искать то, что он называл состоянием очищения.
По его совету люди пускались в путь, прихватив в собой только нож, — а путь начинался как раз отсюда, — и шли до тех пор, пока животные не подавали им какого-нибудь знака, и они следовали этим знакам и, в конце концов, находили то, что они называли священным входом в верхний мир.
Если они оказывались достойными, если они очищались от низменных чувств, говорил шаман, им даже могло быть дозволено войти туда и пообщаться с предками, и там они могли вспомнить не только свои собственные видения, но и видение всего мира.
Разумеется, всё кончилось, когда пришёл белый человек, — после секундной паузы добавил он. — Уже мой дед не мог вспомнить, как это делается, а я — тем более не могу. В общем, нам, как и всем остальным, приходится только воображать себе, как что было.
— Значит, вы тоже приехали сюда в поисках Десятого откровения? — спросил я.
— Конечно… конечно! А для чего же ещё? Но, похоже, я только и делаю, что прощаю — как будто кто-то наложил на меня епитимью.
Его голос снова зазвучал холодно и резко, и мне вдруг показалось, что он говорит не столько со мной, сколько с самим собой.
— Всякий раз, как я пытаюсь сделать шаг вперёд, какая-то часть меня не может преодолеть злобы и ярости, порождённых тем, что произошло с моим народом.
Время идёт, а ничего не меняется. Как могло случиться, что нашу землю украли, а нашу привычную жизнь разрушили? Как, почему это было допущено?
— Мне очень хотелось, чтобы этого никогда не было, — сказал я.
Он обвёл взглядом окрестности и едва заметно усмехнулся:
— Я верю вам. Но всё же, во мне так и поднимается ярость, при одной лишь мысли о том, что творят с этой долиной…
— Видите этот шрам? — вдруг спросил он, указывая на своё лицо. — В тот день я мог бы избежать драки. Это были накачавшиеся спиртным техасские ковбои. Я мог бы уйти, если бы не ярость, вспыхнувшая во мне.
— А разве большая часть долины не относится к заповеднику? — удивился я.
— Чуть меньше половины, к северу от реки, но политики постоянно грозятся продать её или разрешить её, так сказать, освоение.
— А другая половина? Кому она принадлежит?
— Долгое время ею владели частные лица. Теперь эти земли пытается скупить некая корпорация, зарегистрированная за пределами США. Мы не знаем, кто стоит за всем этим, но некоторым из нынешних хозяев земель в долине предлагают просто фантастические деньги.
Глянув по сторонам и, словно решившись, он произнес:
— Я хочу, чтобы в прошедших трёх столетиях все происходило иначе. Меня бесит, что европейцы обустраивались на этом континенте, презрев тех, кто уже жил здесь.
Я хочу, чтобы всё было иначе, как будто могу что-то изменить в прошлом. Наш образ жизни имел огромное значение.
Мы постигали ценность воспоминания. То было величайшее послание, которое европейцы могли бы воспринять от моего народа, если бы только удосужились остановиться и послушать.