Утром 7-го погода шептала: «Займись и выпей!» – что в переводе с древнехимерского означало: «Скорей займись йогой и выпей чашу экстаза до дна». Алкашей собралось много в сосновом борочке, пристрелянном адептами учения индийских йогов еще на прошлом фестивале. И ковриками была устлана выжженная дочерна еще со времен нашествия татаро-монгольских ханов земля Русская, лежащая в верховьях Москвы-реки и помнившая битву Куликовскую.
Дальний потомок этих завоевателей, известный в Мировой паутине под ником Хан, выходец из интернациональной семьи Чингисхана и некоей Рязанской княжны (пожелавшей остаться неизвестной и попросившей редакцию о соблюдении анонимности), присутствовал и при нынешней битве за Нагваль, отличившись крайне твердой волей и крайне нетвердой походкой во время исполнения йогических комплексов и задержек на вдохе. О нем мы еще не раз упомянем в сей летописи.
Глаз радовала куча мусора, живописно расположившаяся на краю относительно ровной полянки, что находилась на высоком склоне. С нее открывался прекрасный вид на долину Москвы-реки с церковкой на том берегу.
Особое внимание Политбюро уделяло расслабленной и открытой Промежности (куда часто заглядывал солнечный луч во время утренней йоги), ставшей притчей во языцех. Ну и разжиганию лампочки Ильича, каркаса современного торчка на этапе продвижения к загадочному и непонятному – а на хрена туда ходить? – Дому.
Папа со свойственным ему оптимизмом поведал, что Гейм Овер (полный писец) для нас с Бородой уже наступил, и на этом фестивале наступит для многих.
Путешествие началось…
Было очень круто. Грядущие вибрации Дома родного проклевывались уже 7-го, в то солнечное «алкогольное» утро.
Задержки в позах уже тогда отличались особой длительностью, порой соизмеримой с длительностью гораздо более широко известных женских задержек.
Потихоньку, в разных тональностях, изнывая от невыносимой неги, томно подвывал и сладко постанывал женский хор. Главный дирижер отметил хорошее музыкальное сопровождение в тот день. Борода тоже оценил вокальные данные: «Этот стон у нас йогой зовется».
Очень удалась калабинская «Сурья». Что это был за неописуемый экстаз! Жар – неистовый, каркас – раскаленный до предела, потоки – бурлящие и молниеподобные, весенним половодьем несущие прямиком в горнило безумного, несравненного, безбрежного счастья, ликующего и выражающего себя через тело, через этот совершенный симфонический оркестр, Большой Академический ансамбль песни и пляски имени святого Витта.
Колбасило и штормило во всех позах.
Но что было в самом финале калабинской «Сурьи», в невинной вроде бы медитативной такой позе, когда мы созерцаем цветок, распустившийся в области горла, и изображаем его ладошками! Раскаленный донельзя колокол цветка, подобный граммофонной трубе с огнедышащим жерлом, из которого тугими струями, бешеными толчками выплескивается Нечто, подымающееся снизу – от бушующей промежности, от центров босых подошв, что приплясывают на пыльной дороге, как на обжигающей сковородке, от расплавленного центра Земли. Ну как это можно выразить словами, а?!!
Главный режиссер не удержался и, махнув рукой на собственный кайф (но продолжая довдыхать на задержке, а также дышать пранаяму, имитируя звук работающей лесопилки), самозабвенно принялся снимать на видео особо отличившихся торчков. А балдели они, надо отметить, крайне живописно.