Безусловно, на Москве не было единого мнения по поводу ордынских дел. Защита самостоятельности — государственной, идеологической, бытовой и даже творческой — означала войну с агрессивным Западом и союзной с ним этнической химерой Мамая. Именно наличие этого союза придало остроту ситуации. Многие считали, что куда проще было подчиниться Мамаю и платить дань ему, а не ханам в Сарае, пустить на Русь генуэзцев, предоставив им концессии, и в конце концов договориться с папой о восстановлении церковного единства. Тогда был бы установлен долгий и надежный мир. Любопытно, что эту платформу разделяли не только некоторые бояре, но и церковники, например духовник князя Дмитрия Митяй, претендовавший на престол митрополита. Мамай пропустил Митяя через свои владения в Константинополь, чтобы тот получил посвящение от патриарха. Но Митяй в дороге внезапно умер.
Сторонники этой платформы были по складу характера людьми спокойными — разумными обывателями. Им противостояла группа пассионарных патриотов, которых благословил на войну Сергий Радонежский.
Москва занимала географическое положение куда менее выгодное, чем Тверь, Углич или Нижний Новгород, мимо которых шел самый легкий и безопасный путь по Волге. И не накопила Москва таких боевых навыков, как Смоленск или Рязань. И не было в ней столько богатства, как в Новгороде, и таких традиций культуры, как в Ростове и Суздале. Но Москва перехватила инициативу «объединения», потому что именно там скопились страстные, энергичные, неукротимые люди. От них пошли дети и внуки, которые не знали иного отечества, кроме Москвы, потому что их матери и бабушки были русскими. И они стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к получению обязанностей, за несение которых полагалось «государево жалованье». Тем самым они, используя нужду государства в своих услугах, могли защищать свой идеал и не беспокоиться о своих правах, ведь если бы великий князь не заплатил вовремя жалованья, то служилые люди ушли бы добывать кормы, а государь остался бы без помощников и сам бы пострадал.
Эта оригинальная, непривычная для Запада система отношений власти и подчиненных была столь привлекательна, что на Русь стекались и татары, не желавшие принимать ислам под угрозой казни, и литовцы, не симпатизировавшие католицизму, и крещеные половцы, и меряне, и мурома, и даже мордва. Девиц на Москве было много, службу получить было легко, пища стоила дешево, воров и грабителей вывел Иван Калита… Но для того чтобы это скопище людей, живущих в мире и согласии, стало единым этносом, не хватало одной детали — общей исторической судьбы, которая воплощается в коллективном подвиге, в свершении, требующем сверхнапряжения. Именно эти деяния знаменуют собой окончание инкубационного периода и начало этапа исторического развития этноса — фазы подъема.
Когда же народу стала ясна цель защиты не просто территории, а принципа, на котором надо было строить быт и этику, мировоззрение и эстетику — короче, все, что ныне называется оригинальным культурным типом, то все, кому это было доступно, взяли оружие и пошли биться с иноверцами: половцами, литовцами, касогами, генуэзцами (чья вера считалась неправославной) — и с отступниками — западными русскими, служившими литвину Ягайло. Только новгородцы уклонились от участия в общерусском деле. Они больше ценили выгодные сделки, контакты с Ганзой, несмотря на то, что немцы не признали новгородцев равноправными членами этой корпорации. Этим поступком Новгород выделил себя из Русской земли и через 100 лет подвергся завоеванию как враждебное государство. Но будем последовательны: Новгород сохранил черты культуры, присущие древнерусским городам, и, подобно им, пал жертвой отработанного близорукого эгоизма. А вокруг Москвы собралась Русь преображенная, способная к подвигам. Благодаря этим качествам Москва устояла против разноплеменных скопищ Мамая и Ягайло.