Искать объяснение очерченных изменений в физической географии – бесплодно, а вот привлечь экономическую географию можно, что, впрочем, уже давно делают все историки. Политические образования – в частном случае государства – для устойчивости и развития нуждались не в единообразном, а разнообразном хозяйстве, где разные экономические провинции дополняли бы друг друга. Плантагенеты крепко держались тогда, когда у них была овечья шерсть из северной Англии, хлеб из Кента и Нормандии, вино из Оверни, ткани из Турции. Экономические связи вели к оживленному общению, обогащали правителя, но этнического слияния не возникло. Почему? Для ответа рассмотрим третий аспект – этнический.
У народов есть родина!
Власть Рима пала. Племена, заселявшие Францию, в момент своего появления на территории между Рейном и Бискайским заливом были столь различны по языку, нравам, традициям, что Огюстен Тьерри предложил племенную концепцию сложения современной Франции, и был прав. «Действительно ли является история Франции с V до XVII в. историей одного и того же народа, имеющего одинаковое происхождение, одинаковые нравы, одинаковый язык и одинаковые гражданские и политические интересы? Ничего подобного! Когда задним числом название «французы» применяют, я уже не говорю к зарейнским племенам, но даже к периоду первой династии, то получается настоящий анахронизм», – пишет он и поясняет свою мысль примерами: «Разве для бретонца будет национальной историей биография потомков Хлодвига или Карла Великого, когда его предки… вели переговоры с франками как самостоятельный народ? От VI до X в. и даже позже герои Северной Франции были бичом для Юга».
[182]Лишь в XIV в. французы присоединили Дофине, Бургундию и Прованс, бывшие домены Священной Римской империи германцев, к королевству Франция. Однако Бордо, Байонна и полоса побережья Бискайского залива сохраняли независимость, имея сюзереном английского короля из династии Плантагенетов. Это было не господством Англии над Гасконью, а способом, которым гасконцы защищали себя от французских захватов.
Вспыхнувшая в 1339 г. Столетняя война между Францией и Англией, несмотря на разительное неравенство сил (в 1327–1328 гг. во Франции – 18 млн,
[183]а в Англии – 3 млн,
[184]и в тылу – Шотландия), протекала успешно для Англии только потому, что ее активно поддержали гасконцы, бретонцы и королевство Наварра. После смерти Иоанна Доброго его старший сын Карл стал королем, а другой – Филипп – бургундским герцогом. Казалось бы, братья должны были ладить, но ведь они больше зависели от своих баронов, чем те от них. Династия бургундских Валуа встала во главе восточных областей Франции, присоединила к Бургундии Артуа, Фландрию и Франшконте и, пользуясь симпатиями парижан, претендовала на господство над Францией. Против бургундцев выступили жители запада и юга страны под руководством графа Арманьяка. Война между ними открыла дорогу англичанам, которые вступили в союз с бургундцами и парижанами, считавшими, что «арманьяки», уроженцы юга и Бретани, «не принадлежали к французскому королевству»,
[185]т. е. были не французами. Францию спасла Жанна д'Арк, говорившая по-французски с немецким акцентом. Изолированная Бургундия была разгромлена швейцарцами и снова досталась французам наряду с Бретанью и другими окраинами. Причину ее долгого сопротивления объяснил последний герцог – Карл Смелый. «Мы – другие португальцы», – сказал он,
[186]приравняв различие между бургундцами и французами к различию португальцев с испанцами. Ему не мешало то, что он сам носил фамилию Валуа и по происхождению был французом.