Вечером после сеанса я почувствовала себя как-то лучше: была всецело отзывчивой и довольной, что увидела Дика, но застала себя на том, что расплакалась и проплакала весь оставшийся вечер. Я чувствовала, что вижу себя и своё положение правдиво, что могу теперь справляться с этим гораздо лучше, но чувствовала себя ещё очень печальной. Я хотела, чтобы переживание продолжалось ещё несколько часов, чтобы я смогла полностью перейти от суровости к радости.
Второй сеанс оказался очень благотворным для Джоан. Она смирилась со своим положением и решила провести оставшиеся ей дни, сосредоточившись на духовном поиске. После каникул, проведённых с семьёй на западном побережье, она решила попрощаться со своим мужем и своими детьми. Она думала, что это предохранит их от болезненного наблюдения за постепенным ухудшением её состояния и даст им возможность запомнить её полной жизненных сил и энергии. В Калифорнии Джоан была в близком соприкосновении со своим отцом, который интересовался духовным путём и ввёл её в группу занимающихся Ведантой.
На исходе лета Джоан стала интересоваться тем, как получить ещё одно ЛСД-переживание. Она написала нам письмо, спрашивая о возможности провести третий сеанс в Калифорнии. Мы посоветовали ей сойтись с Сидни Коэном, лос-анджелесским психиатром, имевшим обширный опыт психоделической терапии больных раком и лицензию на использование ЛСД. Следующий отчёт — это описание Джоан её третьего ЛСД-сеанса, который она провела под покровительством Сидни Коэна. На этот раз дозировка составляла 400 микрограммов.
Третий сеанс ЛСД
После того как средство подействовало, первое, что я ощутила, был холод, мне становилось всё холоднее, холоднее и холоднее. Казалось, что никакое количество одеял не сможет победить этот проникающий до костей, острый и зеленоватый леденящий холод. Потом мне даже было трудно поверить, сколько же тёплых шерстяных одеял наложили на меня сверху, но в то время ничто не уменьшало этого холода. Я попросила горячего чаю, который потягивала через стеклянную трубочку. И пока я держала в руке горячую чашку чая, я погрузилась в очень напряженное переживание.
Чашка превращалась во вселенную, и всё становилось отчётливо-ясным, настоящим. И зеленовато-коричневатый цвет чая растворялся в кружащемся водовороте. Больше не было никаких сомнений: жизнь — смерть, смысл — всё было в нём. Я всегда уже была там — мы все были. Все были одно. Страха больше не было: жизнь, смерть — всё то же самое. Вихревое круговращение всего. Напряженное желание каждого постичь вселенную в каждой вещи. В слезе, покатившейся у меня по щеке, в чашке, в чае — во всём! Я ощущала, какая же гармония позади этого кажущегося хаоса!
Как же не упустить это из виду, как же поделиться со всеми этим переживанием, ведь тогда не сможет быть никакого раздора. Я чувствовала, что доктор Коэн знал это так же, как и я. Потом вошел мой отец, и я, как могла, пыталась поделиться с ним предыдущим сильным переживанием, пытаясь выразить невыразимое: то, что нет никакого страха, что невозможен даже сам вопрос о страхе. Мы всегда уже там, где мы идём. Достаточно просто пребывать. Нет нужды беспокоиться, задавать вопросы, подвергать сомнению, делать выводы. Просто быть. Я рассказала ему о том, как важно нам всем хранить вещи такими, какими они пребывают в обычном мире.