Я прикрыла рот рукой, чтобы подавить смешок. Я и представить себе не могла, что роды могут быть такими скорыми и легкими. Обе женщины переговаривались шепотом, но ни одна не взглянула и не подобрала лежащего на листьях мокрого блестящего младенца.
Старуха перерезала бамбуковым ножом пуповину, потом, оглядевшись, отыскала прямую ветку. У меня на глазах она положила ветку поперек шеи ребенка и наступила ногами на оба ее конца. Раздался легкий треск — не то ветки, не то шейки новорожденного.
Из банановых листьев они сделали два свертка, в одном — послед, в другом — безжизненное тельце. Обвязав свертки лианами, они сложили их под деревом.
Когда женщины собрались уходить, я попыталась забраться поглубже в кусты, но ноги меня не слушались. Все мои чувства пересохли, словно мне привиделся какой-то чудовищный кошмар. Женщины встретились со мной глазами. По их лицам промелькнуло легкое удивление, но не было в них ни боли, ни сожаления.
Как только они ушли, я развязала лианы. В листьях лежало, будто спало мертвое тельце девочки. Длинные черные волосы шелковыми ниточками прилипли к скользкой головке. Припухшие веки без ресниц прикрывали глаза.
Струйка крови из носа и рта уже подсохла и стала похожа на жуткий узоронотона тонкой багрового оттенка коже. Я разжала крошечные кулачки, убедилась что есть все пальцы на ножках, — не было никаких явных дефектов.
Долго тянувшийся к вечеру день наконец выдохся. Сухая листва уже не шуршала у меня под ногами; на нее упала ночная сырость. Ветер гнул широколистые ветви сейб. На меня, казалось, смотрели тысячи глаз, равнодушных, подернутых зеленоватой дымкой. Я спустилась к реке и села на упавшее, но все еще живое дерево. Потрогала молодые побеги, отчаянно рвущиеся к свету. Крик сверчка будто насмехался над моими слезами.
Запах дыма тянулся ко мне из хижин, и я вдруг возненавидела эти очаги, горящие днем и ночью, пожирающие время и события. Черные тучи закрыли луну и окутали реку траурным покрывалом. Я стада прислушиваться к лесным обитателям, просыпающимся от дневного сна, чтобы скитаться ночами по лесу. Страха не было. Вокруг меня мягкой звездной пылью осыпалась тишина. Я хотела заснуть и проснуться, зная, что все это был лишь сон.
В просвете чистого неба я заметила падающую звезду и невольно улыбнулась. Я всегда успевала загадать желание, но сейчас мне ни одно не пришло в голову.
Я почувствовала руку Ритими, обнявшую меня за шею. Беззвучно, как лесной дух, она присела рядом. Светлые палочки в уголках ее рта светились в темноте, как золотые. Я была рада, что она со мной, и что не говорит ни слова.
Ветер унес тучи, закрывавшие луну; ее свет залил нас прозрачной голубизной. Только теперь я заметила старого Камосиве, на корточках сидевшего у поваленного дерева и не сводившего с меня глаза. Он медленно заговорил, тщательно выговаривая каждое слово. Но я не слушала. Тяжело опираясь о лук, он встал и велел нам идти за ним вшабоно.
У своей хижины он остановился, а мы с Ритими пошли дальше в свою.
— Всего неделю назад плакали и мужчины, и женщины, — сказала я, садясь в гамак. — Они плакали, думая, что Камосиве умрет. А сегодня я видела, как жена Арасуве убила свое новорожденное дитя.