— Донья Мерседес! — закричала она, сцепив свои морщинистые руки на усохшей груди, — помоги Кларе. У неё припадок, и я не смогла привести её сюда. Она лежит, как мёртвая, — женщина говорила очень быстро. Когда она подошла к целительнице, её голос превратился в крик, — я не знаю, что делать. Доктора уже не вызовешь, а я знаю, что у неё припадок, — она замолчала и перекрестилась. Оглядев комнату, она увидела меня, — я не думала, что у тебя будут пациенты, — прошептала она виновато.
Предложив женщине стул, донья Мерседес успокоила её, — не волнуйся, Эмилия. Музия не пациент. Она моя помощница, — она отправила меня принести из кухни её корзину.
Выходя, я услышала, как донья Мерседес спросила Эмилию, навещали ли Клару её тётушки. Я подошла поближе к портьере, чтобы услышать ответ женщины.
— Они уехали только этим утром, — сказала она, — они были здесь почти неделю. Они хотят вернуться сюда. И Луизито приезжал. Он хочет забрать Клару в Каркас.
И хотя я не могла оценить, какой информацией обладает донья Мерседес, я знала, что именно она сочтёт нужным взять из дома. Я знала, что она отправит Эмилию в аптеку купить флакон лувии де оро (золотого дождя), бутылку лувии де плато (серебряного дождя) и бутылку ла мано подероза (могучей руки). Эти цветочные экстракты, смешанные с водой, служили для омовения околдованных в их домах. Это задание обычно выполняли сами околдованные.
Долина и плавные склоны южной части города, прежде отведённые под поля сахарного тростника, были очищены для индустриального центра и непривлекательных рядов современных домов. Среди них, как след прошлого, покоились останки гасиенды Эль Ринко — длинное розовое здание и фруктовый сад.
Некоторое время донья Мерседес и я стояли, рассматривая дом и облупившуюся краску на стенах. Двери и ставни были заколочены. Изнутри не доносилось ни звука. Ни один лист не шевелился на деревьях.
Мы прошли парадные ворота. Шум машин на улицах затих, приглушённый высокими стенами и деревьями, которые заслоняли жаркое солнце.
— Ты думаешь, Эмилия уже вернулась? — шепнула я, напуганная этой жуткой тишиной. Причудливые тени ветвей метались по широкой аллее.
Не ответив мне, донья Мерседес вошла в дом. Порыв ветра, пахнув разложением, бросил нам под ноги опавшую листву. Мы прошли по широкому коридору, который примыкал к внутреннему патио, наполненному тенью и прохладой. Вода сочилась из плоской посудины, которая была водружена на поднятые руки пухлого ангела.
Мы свернули за угол и пошли по другому коридору мимо бесконечных комнат. Полуоткрытые двери позволяли мельком видеть бесподобные остатки раскиданной как попало обстановки. Я видела простыни поверх диванов и кресел, свёрнутые ковры и опрокинутые статуэтки. Покосившиеся зеркала, картины и портреты были прислонены к стенам, словно ожидая того момента, когда их повесят вновь. Донью Мерседес, по-видимому, совершенно не занимал хаос, царивший в доме, и она только пожала плечами, когда я начала его обсуждать.
Она уверенно вошла в большую, слабо освещённую спальню, в центре которой стояла широкая, из красного дерева кровать, покрытая тонким, как туман, накомарником. Тёмные и тяжёлые портьеры закрывали окна, на туалетном столике стояло зеркало, аккуратно задёрнутое тёмной тканью.
Запах горелого жира, ладана и святой воды заставил меня подумать о церкви.
На полу, кровати, на двух креслах и ночном столике — везде валялись небрежно сваленные книги. Они лежали даже на перевёрнутом ночном горшке.