-- Очень важно выглядеть ученым, -- прошептал он, наклонившись к собаке. Пес поднял одно ухо, потом глухо заворчал, как бы соглашаясь с ним. Собака поменяла позу, и смотритель жестом велел мне сесть между ними.
Сосредоточенно изучая отдельные листы на земле, он напоминал начитанную строгую сову. Он неодобрительно цокал языком, почесывал затылок, складывал и перекладывал листы, как бы пытаясь отыскать связь, ускользающую от него.
От сидения в одном положении у меня заболели шея и плечи. Вздыхая от нетерпения, я прислонилась к изгороди и закрыла глаза. Несмотря на возрастающее раздражение, должно быть, я задремала, потому что вдруг испугалась внезапного навязчивого звона. Я открыла глаза. Рядом, лицом ко мне, сидела высокая, роскошно одетая красивая женщина. Она что-то сказала, но я не расслышала. Звон в моих ушах усилился.
Эта женщина наклонилась ко мне и громким чистым голосом спросила: -- Ты что же, не хочешь поздороваться со мной?
-- Нелида! Когда ты пришла? Я просто пыталась избавиться от звона в ушах.
Она кивнула и, подтянув под себя длинные красивые ноги, обняла руками колени. -- Приятно тебя видеть, -- мечтательно произнесла она.
Хмуря брови, смотритель что-то бормотал про себя, изучая лежащие перед ним страницы. Через некоторое время он произнес: -- Твои каракули не только трудно разобрать, в них и смысла мало.
Прищурившись, Нелида осуждающе посмотрела на меня, словно призывая возразить.
Я заерзала, чтобы подняться, желая уйти от этого нервирующего меня пристального и изучающего взгляда. Но она наклонилась и неожиданно схватила меня за руку, будто взяла ее в тиски.
Смотритель начал читать вслух раздражающе медленно. То, что он читал, казалось знакомым, но я не могла определить, действительно ли он воспроизводит текст, так как не могла сосредоточиться. Кроме того, меня выводила из себя та показушная манера, с какой он кромсал предложения, фразы и изредка даже слова.
-- И наконец, -- заявил он, заканчивая чтение последней страницы,-- это просто плохо написанная работа. -- Он сложил эти разрозненные листы в стопку и облокотился на изгородь, не спеша согнув колени в то самое положение, которому меня научил Исидоро Балтасар -- согнув правую ногу так, чтобы ее щиколотка лежала на левом бедре -- и закрыл глаза. Он молчал так долго, что я подумала, что он уснул, и даже вздрогнула, когда медленно и размеренно он начал говорить об антропологии, истории и философии. Его мысли, казалось, облекались в форму, слова были ясными и точными. Он говорил просто, было легко следить за ходом его речи и легко ее понимать.
Я внимательно слушала и в то же время не могла отделаться от вопросов. Как он может столько знать о западноевропейских интеллектуальных течениях? Где он учился? Кто же он на самом деле?
Как только он закончил говорить, я сразу же попросила:
-- Не мог бы ты все повторить сначала? Я бы хотела кое-что записать.
-- Все, о чем я говорил, есть в твоей работе, -- заверил меня смотритель. -- Все это похоронено под множеством сносок, цитат и сырых идей. -- Он наклонился, почти прислонив голову к моей. -- Недостаточно цитировать работы, пытаясь придать правдивость тому, что написано тобой.
Ошеломленная, я тупо смотрела на него. -- Помоги мне, пожалуйста, написать статью.