Нам было по 15 лет. Мы учились в одном классе. Он был влюблен в меня, я — в другого. Он был гордым, ненавязчивым, однажды объяснившись, и получив в ответ отрежиссированное нашим кинематографом «ты мой лучший друг», он не приставал и два года ограничивался лишь тем, что искал достойные поводы для общения.
Иногда я встречала его в самых неожиданных местах, где он «случайно» и вовремя оказывался, чтобы помочь донести мне сумку с продуктами или проводить меня до дома, когда начинало темнеть.
Я запомнила один случай, когда мне стало его особенно жалко. И даже по прошествии лет, вспоминая моего друга юности (а я, надо признаться, делаю это довольно часто, когда мне не хватает в жизни тепла и участия), именно этот день и его лицо встают у меня в памяти.
Это было лето 1973 года. Мы с мамой и папой отдыхали в Молдавии (ах, какой виноград, какие фрукты, как интересно покататься на волах!) и должны были вернуться только через две недели. Но мама заболела, и папа принял волевое решение — ехать домой.
В день приезда я, соскучившаяся по городским лакомствам, понеслась покупать конфеты. Их, конечно, можно было купить везде, но самые лучшие продавались в магазине, который назывался «Ромашка» (тогда вошло в моду делать специализированные магазины и давать им «романтические» названия), и который был далеко от дома.
Погода стояла замечательная, ничто не предвещало дождя, когда вдруг сверкнула молния и раздался удар грома, а через несколько секунд короткий летний ливень яростно выплеснулся с небес. Я бросилась к первому же подъезду. В нем стоял мой друг. Наверное мне никогда не описать выражение его лица, когда он увидел меня. В нем отразилась невероятная гамма чувств, но прежде всего это был ужас. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не проронив ни слова, потом он протянул руку и потрогал мое плечо, и только тогда побелевшими губами произнес: «Это ты». Эти два слова были произнесены как констатация факта, и принял он его с какой-то усталой обреченностью. Я, почему-то испытывая непонятный дискомфорт, может быть громче и радостней, чем требовала обстановка защебетала: «Мишка, как я рада тебя видеть! Кто из наших еще в городе?..» и т.п.
Дождь, как по мановению волшебной палочки, прекратился, он провожал меня домой, слушая мои «ахи» по поводу Молдавии и отвечая лишь короткими репликами.
После этой встречи он долгое время не звонил, не приходил, не попадался «случайно» на улице. Мне стало его не хватать. Избалованная его былой преданностью, я стала скучать по нему.
Мы встретились в школе. И одновременно мне сообщили последнюю сплетню: «Мишка уезжает в Израиль…» Мой друг был евреем. У нас в классе были еще евреи, но мы никогда не задумывались на эту тему. Класс был набран из детей интеллигентов, у которых даже рассуждать на тему «еврейского вопроса» было не только дурным тоном и признаком необразованности, но считалось просто постыдным. Дети своего времени мы уважали не тех, у кого были больше бицепсы или больше денег, а тех, с кем было интересно общаться, а потому наши начитанные, способные и веселые одноклассники — евреи были любимы классом.