После работы были какие-то мероприятия, дежурную Свету я видела мельком, и не нашла времени спросить её о здоровье. Впрочем, это было обычным делом… Ночью я проснулась от того, что кто-то стонал. Стоны раздавались за стеной в комнате девочек. Было четыре часа утра. Я бросилась к ним в комнату и в неверном предутреннем свете увидела картину: на краю кровати сидела Света и качала на руках что-то напоминающее новорождённого младенца, при этом она стонала сквозь сжатые зубы, а рядом с ней что-то пыталась сделать её подружка Марина. Увидев меня, заплаканная Марина, рефреном повторяя: «Это я виновата, я виновата…» начала что-то объяснять. Я включила свет. То, что я вначале приняла за младенца, оказалось распухшей от пальцев до локтя рукой Светы. Рука была синей, кожа была натянута как резина в воздушном шарике…
«Собирайте её», — приказала я девочкам и бросилась к Наталье. Заспанная, она открыла дверь комнаты.
— Наташа, быстрей беги к директору совхоза за машиной, у Светы гангрена, её надо срочно в райцентр!
Вот тогда всё и произошло. Спокойно выслушав мои истерические выкрики, наш начальник лагеря произнесла тираду…
— Не устраивай панику. Где я сейчас найду машину? Ты знаешь сколько времени? Через два часа начнётся рабочий день в совхозе, я возьму машину у директора и отвезём твою Свету к врачу. Ничего с ней не случиться. Я держу ситуацию под контролем. Она стёрла руку, вздулась водянка, а эта дурочка Марина срезала ей кожу маникюрными ножницами и занесла грязь…
— Почему я об этом ничего не знала? Почему мне не сказали?.
— Да потому, что я не разрешила. Ты бы устроила очередной театр, моталась бы с ней по врачам, а кто бы с ребятами в поле пошёл? В общем иди досыпай и не волнуйся — я лично водила её к совхозному фельдшеру, она промыла рану, смазала чем полагается, сделала противостолбнячный укол, а, главное, сделала запись о приёме, так что за всё теперь будет отвечать она, а не мы…
Остальное я помню плохо. Мне кажется я закричала, но не словами, а как-то просто криком «а — а…», потом я увидела, как воздух вокруг Натальи стал красным, и она начала пятиться назад, а потом её как будто бросило спиной на противоположную стену, и снова я услышала свой голос, он звучал как будто сбоку, справа от меня, в красном тумане. Слова я запомнила на всю жизнь: «Ах ты сука, — сказала я (не я?), не пройдет и трёх месяцев, как начнешь сдыхать ты!».
В ушах звенело, руки тряслись, красный туман рассеялся, Наталья стояла — где стояла, а вовсе не у стены, и только в глазах её был страх. Я хлопнула дверью и выбежала на улицу.
Серое туманное утро отрезвило меня, я с ужасом вспомнила о стонущей в бараке девочке, о багровом свете в комнате Натальи и о голосе, так похожем на мой…
Свету мы спасли. Я подняла парней, её на руках донесли (она всё время теряла сознание) до дома директора совхоза, он дал машину — разбитую полуторку, в кабину которой уложили рядом с водителем Свету, а я с одним из парней устроилась в кузове на полу. Водитель гнал по разбитой дороге до райцентра, потом дежурный врач без анестезии вспарывал несчастную синюю руку… И только через несколько часов нам сказали: «Если бы вы приехали чуть позже, руку пришлось бы ампутировать»…
Вся эта история для педагогического коллектива лагеря прошла как-то незаметно. Никто ничего не обсуждал (не сравнить с праведным гневом на глупое письмо юнца!), ребята подробностей не знали, мы с Игорем (который сопровождал Свету в больницу вместе со мной) молчали, а все потешались над нашими синяками и царапинами, которые мы с ним получили в кузове мчащейся по колдобинам машины, «когда возили Светку к доктору».