Он приостановился на пороге. Они стояли и смотрели на его лицо и на открытую дверь за ним. На их лицах отражались страх и хитрость – выражение людей, шантажирующих чужой добродетелью, которое он уже научился узнавать. Неужели они еще надеются добиться своего, взывая к его жалости, завлечь в ловушку? А ведь этого так легко избежать – достаточно сделать всего шаг назад.
Они возлагали все надежды на его жалость и боялись его гнева; они даже не осмеливались представить себе третью возможность: его безразличие.
Что она здесь делает? – спросил он, повернувшись к матери, голос его прозвучал ровно и бесстрастно.
Лилиан живет здесь со времени развода, – обороняясь, ответила она. – Я ведь не могла допустить, чтобы она умерла с голоду на улице, правда?
На лице матери появилось смешанное выражение мольбы, будто она умоляла его не бить ее по лицу, и торжества, будто она сумела ударить по лицу его. Он понял, почему она приютила Лилиан – отнюдь не из сострадания – между ней и Лилиан никогда не было особой любви, их объединяло желание отомстить ему, – а из тайного удовольствия тратить его деньги на его бывшую жену, которую он отказался содержать.
Голова Лилиан склонилась в приветственном поклоне, с испытующей скромной и в то же время вызывающей улыбкой. Он не сделал попытки не заметить ее, лишь посмотрел на нее в упор, как будто видел ее насквозь, но ее присутствие не отложилось его сознании. Ничего не сказав, он закрыл дверь и вступил в комнату.
Мать испустила тихий вздох облегчения, поспешно опустилась на ближайший стул и, нервничая, наблюдала, последует ли он ее примеру.
– Так что же ты хотела? – спросил он, усаживаясь. Мать сидела выпрямившись, в неловкой позе, голова ее была опущена, а плечи подняты.
Пощады, Генри, – прошептала она.
Что это значит?
Ты не понимаешь?
Нет.
Что ж… – Она беспомощно развела руками. – Что ж… – Глаза ее перебегали с предмета на предмет, стремясь уйти от его внимательного взгляда. – Что ж, мне так много нужно тебе сказать, не знаю, с чего начать… Хорошо, есть одно дело, которое само по себе неважно… и не из-за него я позвала тебя…
И что же это за дело?
Дело? Наши денежные пособия, мое и Филиппа. Сей час начало месяца, а из-за ареста счетов мы ничего не можем получить. Ты ведь это знаешь, да?
– Знаю.
Хорошо. И что будем делать?
Не знаю.
Я имею в виду, что ты собираешься делать с этим арестом?
Ничего.
Мать уставилась на него, словно считая секунды в ожидании ответа:
Ничего, Генри?
У меня нет возможности что-то сделать.
Они следили за его лицом с напряженным, ищущим вниманием, и он чувствовал, что мать сказала ему правду, ее волновали не эти сиюминутные финансовые затруднения, они служили своего рода символом куда более широкого круга проблем.
Но, Генри, нам приходится туго.
Мне тоже.
Но разве ты не можешь послать немного наличных или чего-нибудь еще?
Меня не предупредили и не дали времени получить наличные.
Тогда… Послушай, Генри, все случилось так неожиданно, это испугало людей – – нам не хотят продавать в кредит, пока ты не скажешь. Я считаю, что они хотят, что бы ты подписал кредитную квитанцию или что-то в этом духе. Так ты поговоришь с ними и уладишь все это?
Нет, я не буду этого делать.
Не будешь? – У нее вырвался вздох удивления. – Почему?
Я не принимаю на себя обязательств, которые не смогу выполнить.
Что это значит?
Я не могу принять на себя долги, которые не смогу оплатить.