— Всё, — шепнул Заратустра. — Я сказал вам всё, теперь уходите, чтобы мог я прийти к вам Сам! Ибо я прихожу только Сам, но не когда зовут меня. И не ждите меня, не ожидайте, но знайте, что я приду!

Словно загипнотизированные, неловкие, женщины поднялись со своих кресел и медленно покидали зал, бросая на Заратустру взоры, в которых угадывалось мною не ожидание, но полнота.

Заратустра наполнил их, но не тем, что он говорил, а тем, кем он был, тем, кто онесть. Они смогли быть, благодаря тому, что онесть.

В Москве теракт. Погибли сотни людей. Журналисты вопят о необходимости «ковровых бомбардировок» Чечни. Заразительно говорили они прежде о гуманизме, когда американцы бомбили Сербию… Верили они своим словам, когда говорили о нём? Зачем говорить, если веришь себе только, пока говоришь?

Мы живём в мире иллюзии: пока мы не испытываем сильного страха, мы говорим о своём бесстрашии, когда же испытаем мы страх, мы говорим о своём героизме, ведь не умерли же мы от страха!

Мы живём в пространстве слов, они скрывают наше безумие, делая его разумным безумием. Но иногда, под воздействием сильного страха, мы теряем эту хрупкую опору и открывается нам наше безумие, и тогда мы начинаем вопить во всё горло. В чём же безумие наше? Мы не хотим верить в то, что мы только гости, а не хозяева. Мы неблагодарны, но зато ищем себе благодарности. Наши поиски тщетны. Разочарован будет тот, кто ищет того, чего нет.

Мы решили, что можем всё. Когда об этом говорит сумасшедший, его называют «сумасшедшим». Когда говорит о том врач, ему верят. Только страх и заставляет нас верить. Чего же стоит наша вера?

Кого мы пытаемся обмануть своими словами? Свой страх, да и только. Когда мы боимся прослыть негуманными, мы говорим о гуманизме. Когда мы боимся опасности, мы говорим о необходимости войны. Мы верим себе, когда говорим, ибо страх — лучшее основание для нашей веры.

Все веры стояли на страхе, и не было ещё веры, которая опиралась бы на человека, в основании которой не было бы страха. Вся наша жизнь — только языковая игра страха. Хочу ли я такой жизни? Имею ли я другую? Живу ли я?

Так сегодня говорил Заратустра:

«Если змея укусила, она должна была укусить. Что вы кричите: "Это несправедливо!". Было бы справедливо, если бы она не укусила? Но что ж делать ей с ядом её? Как не быть ей змеёй?

Если вас укусила змея, вы кричите: "Господи, почему я!". Что, лучше было бы, если бы укусила она другого? Такова справедливость ваша? Тот, кто справедлив для себя, несправедлив для другого. Что ж ищете вы справедливость одну на всех?

Вы хотите выкусить у змеи ядовитый зуб её? Радуйтесь, вы не умрёте от укуса змеи, вы умрёте от укуса тарантула! Нельзя выкусить все ядовитые зубы, как нельзя вычерпать море.

Не смерти должны бояться вы, но того, что не можете вы жить, вдыхая каждое мгновение жизни своей полной грудью, ибо грудь ваша парализована страхом!

Говорите вы: "Он умер не вовремя!". Но когда время ему умирать? Есть ли этому «время»? Говорите вы: "Он умер не своей смертью!". Но разве может человек умереть чужой смертью? О чём говорите вы, кого пытаетесь обмануть?