Так говорил совестливый духом и весь дрожал: дрожали губы его, дрожали веки, дрожал голос и отверстый палец, что указывал вверх.
Все слушали его, потрясённые и заворожённые, некоторые плакали, глаза других светились болезненным блеском безумного почти восторга.
Мне стало ещё больше не по себе. Очень хотелось верить этому странному человеку, что так совестлив духом. Казалось, высшая правда говорила в нём!
Но сопротивление во мне с каждым словом его, с каждым его жестом лишь возрастало, и было оно даже больше, чем когда юродствовал Чародей, ибо он говорил о жизни, пусть изуродованной, пусть больной до мозга костей, но о жизни! Тогда как каждое слово, каждый жест, каждое подёргивание скулы совестливого духом был лишь очередной, лишь новой имманацией пустоты, одной пустоты!
Этот совестливый духом не верит ни себе, ни другим, хочет, но не верит. Он сам заставляет себя верить в то, что говорит, заставляет и не верит. Жизнь иная! Не похожа она на ту покатистую дорогу, за которую он её выдаёт! Она вообще не дорога!
Заговорить, заболтать, одеть пустоту в яркие, роскошные наряды слов, похожих ни то на фанфары, ни то на погребальную песнь – вот, что пытается сделать этот совестливый духом!
О каких высших смыслах ведёт он речь? От каких желаний он отговаривает, будучи одним лишь желанием? Своё отчаяние выдаёт он за волю бог знает к чему. Своё одиночество пытается скрасить он иллюзией самопожертвования, о котором никто не просит его!
И почему столько боли, откуда столько бессмысленной страсти? Какое-то пугливое бегство, представленное победным маршем! Он словно пытается застраховаться перед Страшным судом, и страх в нём зияет, как пропасть, как вой хладнокровных эриний и стон бездушных сирен!
Цели его выдуманы лишь для оправдания ощущения бессмысленности, что так сковало и сгорбило тело его. Слова его – свидетельство высшего страха перед пустотой. Он – сама пустота!
Где же Заратустра?!
СРЕДИ ДОЧЕРЕЙ ПУСТЫНИ
– Замолчи, исчадие лжи! Умолкни! – послышалось вдруг. – К чему ты зовёшь нас, бессовестный совестливый лжец? Что там, наверху, куда тычешь ты пальцем?!» – раздражённо шептал едва узнаваемый голос то была Тень.
Все присутствующие испуганно оглядывались по сторонам: «Кто это говорит?», «Кого это мы слышим?»
Возвышенный флёр, опустившийся было на головы слушающих, пропал столь же внезапно, как и возник.
«Тень!» – холодным как смерть эхом раздалось из каждого уголка пещеры.
«Я видела весь мир, я обошла его от края до края, я лизала стопы бродягам и венцы властителей мира! Я видела всё, и всё было мной – тенью!
И в одном лишь месте, в жаркой пустыне, где небо ложится на жёлтые барханы, нашла я правду этого мира, о ней и говорит Заратустра, о ней пели мне дочери пустыни – восточные девушки с янтарными глазами!
"Законы мира непознаваемы, – так пели они, солнцеликие, – они неясны и скрыты навечно от пытливых умов!".
Признайте же, величайшие, свою ничтожность, ощутите немощь свою и отдайтесь жизни! Пусть она решает сама, как быть ей с вами!
Ничто не измените вы, великие люди, как ни пытайтесь! Сколько бы не пытались вы переменить судьбу вашу к лучшему – только глубже выроете вы себе могилу!