Этот странный, безобразный, по его словам, человек уже перестал плакать. Он лишь напряжённо слушал, а когда я закончил говорить, то спросил:

– Мне нужно искать Заратустру?

– Ты хочешь его убить? – рассмеялся я.

– Я хочу найти выход, ужасно быть в пустыне! Я устал! Неужели же ты не видишь! – он буквально молил меня.

– Перестань искать, и ты найдёшь, – тихо ответил я и добавил: – Иди же, уже этим вечером я встречу тебя в пещере моего друга.

– Аминь! Да будет так! – сказал он.

– Тьфу! – я рассердился. – Ты не в театре! У тебя же одна жизнь, одна! Слышишь?! Если ты будешь играть, как и играл ты прежде, то всё потеряешь, всё! Перестань юродствовать. Разве тебе нужна подать? У тебя же всё есть, но ничего в самом Себе не замечаешь ты, страдательный сладострастник! Слишком ты любишь своё горе, слишком им восторгаешься!

Он расплакался как дитя, закрыв руками лицо. Я погладил его по голове, песок проскользнул у меня под руками.

– Всё. Перестань себя жалеть, это глупо. Было бы что! Да и о чём вообще можно печалиться? Вот что скажу я тебе: если сможешь преодолеть ты своё одиночество – вот будет подвиг, которым ты сможешь гордиться!

Так говорил я с человеком, который называл себя безобразным, но не видел слабости своей, которая делала его некрасивым: он слишком лукавил, когда называл себя отвратительным.

Я последовал дальше.

Он был одет в старое тряпьё, он ходил между жующими коровами и призывно мычал. Коровы, видимо, пугались его крика и, отшатываясь, пыхтели.

Я поздоровался с оборванцем:

– Добрый день!

– Не мешай! Ты что, не видишь: я разговариваю с коровами! – он рассердился моему появлению.

– По-моему, ты их пугаешь.

– Как может путать их тот, кто не ест их мяса?!

Я усомнился:

– Их вряд ли заботит то, что будет с ними после смерти, но в жизни ты мешаешь их непритязательной трапезе. Так что вряд ли они питают к тебе благодарность.

– Что ты понимаешь! Я думаю о их будущем! Я добровольный нищий! Я забочусь о них! – негодование моего нового собеседника достигло предела, он тыкал пальцем в спины беззаботно жующих коров.

– Мне слышится в твоём голосе, что ты заботишься о себе, – честно признался я, хотя и не был уверен, что он меня услышит.

– Ты хочешь меня обидеть?! – в его голосе звучало искреннее возмущение.

– Нет, я лишь хотел с тобой поздороваться. Моё желание исполнено, так что я, пожалуй, пойду.

Сказав это, я повернулся и уже было собирался идти дальше, но этот человек окрикнул меня:

– Постой!

Я остановился и ждал, ждал долго, поскольку окрикнувший меня погрузился в тягостные раздумья.

– Ты что же, считаешь, что я заблуждаюсь? – сказал он наконец, перебарывая раздражение.

– Я этого не сказал.

– Ну, так подумал ...

– Я думаю, что тебе одиноко. Зачем ты пытаешься это скрыть? Разве в этом только и заключается твоя сила?

Он снова медлил.

– У меня есть выбор? – спросил он с подвохом.

– У тебя нет выбора, – сказал я совершенно серьёзно.

На его глазах появились слёзы. Были ли это слёзы страха, или может быть, слёзы жалости к самому себе? Не знаю.

– Легко так говорить тому, у кого за спиной Заратустра, – сказал он, сдерживая рыдания.